История
Шрифт:
Так шли дела. Между тем Генрих, вступив на престол, получил известие от своих соплеменников, оставшихся в Орестиаде, о новом нашествии валахских и скифских войск, которые, разорив Дидимотих, подступили к самому Адрианополю с намерением овладеть им, если не силою, то коварством. Он не побоялся многочисленности врагов, не остановился при мысли о прежних неудачах в войне с ними, но смело высту-{424}пил опять в поход, дав себе слово выручить из беды оставленных под начальством Враны своих соплеменников и защитить остаток римлян, которые теперь снова сбежались в близкие к Константинополю пригороды. Когда он подступил к Адрианополю, валахи пришли в трепет при одном виде латинян, хотя латиняне не стали и не сделались ни ростом выше, ни душой храбрее против прежнего, но сохранили только среди всех неудач свое обыкновенное мужество и искусство в военном деле. Узнав о бегстве неприятелей, Генрих преследовал их до Крина и Вореи*, — потом, пройдя чрез Агафополь, расположился лагерем в Анхиале и после многих подвигов, которые доставили ему и деньги, и людей, и целые стада скота, не потерпев никакой потери, без всякого урона
ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЬСКОЙ ИСТОРИИ
ИЗВЕСТНОГО НИКИТЫ ХОНИАТА**
1. Когда в нашей империи гражданская власть, по неисповедимым судьбам Господа, правителя и распорядителя всех дел человеческих, досталась в удел французам, а власть ду-{426}ховная выпала на долю* венециан, прибыл из Венеции в Константинополь в качестве константинопольского патриарха некто Томас**. Он был среднего роста, но такого тучного сложения, что казался жирнее откормленной свиньи. Лицо он брил, как все прочие его соплеменники, и бороду свою жал бритвою чище серпа, — одевался в платье, как будто пришитое к телу и плотно облегавшее обе руки, — носил на руке перстень и иногда надевал на руки кожаные перчатки, обтягивавшие каждый палец. Вместе с ним приехала сви-{427}та монахов и священнослужителей — одинаковой смазки, совершенно схожая со своим начальником и по одежде, и по образу жизни, и по жнитью бороды.
2. С первого же, как говорится, шага выказывая в себе языческое сребролюбие, они придумали новый род разбоя, не приходивший на ум никому из прежних грабителей Царьграда. Именно, они вскрыли гробницы царей, стоявшие в погребальном приделе, пристроенном к главному храму Учеников Христовых, и среди ночи ограбили их все, святотатственно похитив все золотые украшения, жемчуга и блестящие драгоценные камни, которые доселе лежали в них сохранно. Тело царя Юстиниана оказалось после столь многих столетий неповрежденным. Хотя это явление поразило их, как чудо, однако не удержало от святотатственного грабежа. Таким образом западные пришельцы не щадили, можно сказать, ни живых, ни мертвых; но с одинаковым безразличием и нечестием относились ко всему, начиная с Бога и угодников Божиих. Спустя немного времени они сняли даже завесу большого храма***, ценимую в несколько тысяч мин4* чистого серебра и по всей поверхности испещренную золотом.
3. Но так как и после этого они нуждались в деньгах (потому что сребролюбие вар-{428}варов никогда не знает пресыщения), то обратили свои взоры на медные статуи и обрекли их на расплавку. Так была расплавлена и превращена в монету стоявшая на Константиновской площади медная статуя Геры5*, одну голову которой едва могли перевезти на колесах в большой дворец четыре запряжки волов. Вслед за нею снят был с пьедестала Парис Александр, стоявший рядом с Афродитою6* и подававший ей рукою золотое яблоко богини раздора.
4. Кто не изумлялся разнообразию художественных украшений, любуясь на известный высокий, четырехугольный, медный столп, почти равнявшийся высотой с самыми большими колоннами, рассеянными по всем частям города? Среди разных изображений, представленных на нем, можно было видеть всякого рода певчих птиц, воспевающих весну, труды земледельцев, пастухов с флейтами, доение коров, блеющих овец, прыгающих баранов, — там разливалось широкое море и виднелись стада рыб, из которых одни бились в неводе, а другие, прорвав сети, опять свободно неслись в глубину; здесь по два и по три стояли друг против друга нагие эроты7* и перекидывались яблоками, заливаясь громким сладостным смехом. На верху этого четырех-{429}угольного столпа, оканчивавшегося остроконечно, пирамидою, красовалась статуя женщины, поворачивавшаяся при каждой перемене ветра и потому названная ветроуказательницею8*. Латиняне отдали, однако, это прекраснейшее произведение искусства на расплавку, равно как стоявшего среди Таврской площади на столообразном пьедестале всадника необыкновенной силы и поразительной наружности. Некоторые говорили, что этот всадник был Иисус Навин, заключая из того, что он протяжением руки к солнцу, склоняющемуся на запад, как бы повелевал ему остановиться над Гаваоном; но большею частью думали, что это был родившийся и воспитавшийся в Пелопоннесе Веллерофонт, верхом на Пегасе. В самом деле, конь был без узды, как и Пегас по преданию, который свободно носился по полям и летал на своих крыльях и быстрых ногах, не слушая никакого всадника. Кроме того, все говорили, по исстари дошедшей до нас молве, что в переднем левом копыте этого коня заключена статуя человека, представлявшая, по словам одних, венецианина, а по уверению других — какого-нибудь другого иноземца из западных, не бывших в союзе с рим-{430}лянами, народов, или даже болгара. В прежнее время несколько раз укрепляли это копыто, чтобы нельзя было похитить того, что, по общему мнению, скрывалось внутри его. Когда конь вместе с всадником был разбит на куски и расплавлен, то найдена была и похороненная в копыте коня медная статуя, одетая в сермягу, делаемую из овечьей шерсти***. Мало заботясь о том, что было на ней изображено, латиняне и ее бросили в огонь.
5. Не ценя изящества, варвары не пощадили также статуй и разного рода других дивных произведений искусства, стоявших в ипподроме4*. Наравне с упомянутыми они перелили их в монету, обменяв таким образом крупные вещи на мелочь и то, что в свое время стоило величайших издержек, променяв на несколько ничтожных кусков меди. Так ниспровергнута была огромная статуя Геркуле-{431}са Тригеспера5*, покоившаяся на такой же огромной корзине6*. Поверх корзины была представлена разостланная львиная кожа, голова которой, хотя и медная, смотрела так страшно, что, по-видимому, каждую минуту готова была зарычать, и не в шутку пугала глупых зевак. На этой коже сидел Геркулес — не с колчаном или луком в руках, и не с поднятою вверх булавою, но просто без всего, — правую ногу и правую руку протянув во всю длину, левую ногу согнув в колене и опершись на локоть левой руки, а остальную часть ее выдвинув вперед и на ее ладонь слегка склонив голову с выражением грусти. Таким образом он как будто оплакивал свою судьбу и с горестью думал о тяжести поручений, исполнение которых возлагал на него разгордевший от счастья Эврисфей7* не {432} столько по нужде, сколько по злобе. Статуя имела крепкую высокую грудь, широкие плечи, кудрявые густые волосы, тучные бедра, могучие мышцы и такую громадную величину, каким, я думаю, воображал себе настоящего Геркулеса Лиcимах8*, создавая из меди в первый и вместе в последний раз это дивное произведение своих рук. В самом деле она была так велика, что шнурок, обертывающий большой палец ее руки, достаточен был на пояс обыкновенному человеку, а обертывающий голень ноги — был в рост человека. Но и такой бесценной статуи не пожалели эти люди, отделявшие мужество от прочих достоинств и усвоявшие его себе одним, как самое высокое качество.
6. Вместе с нею уничтожили они равным образом статую навьюченного, с мычанием выступавшего вперед, Осла и следовавшего за ним Погонщика, которую поставил Август Кесарь в Акциуме, то есть в элладском городе Никополе, по тому случаю, что когда он, отправившись ночью осмотреть войско Антония, встретился с неизвестным человеком, гнавшим осла, и, испытывая судьбу, спросил его, {433} как его зовут и куда он идет, то получил такой ответ: «меня зовут Никоном*, осла моего — Никандром**, а иду я к войску Кесаря».
7. После того они наложили руки на Гиену и Волчицу, которые выкормили Ромула и Рема, и также отдали их на расплавку, выгадав из такого почтенного памятника народной древности несколько пригоршней медной монеты***. Той же участи подверглись затем: Человек, сражающийся со львом; Нильская Лошадь, которой задняя часть тела оканчивалась хвостом, покрытым чешуей; Слон, потрясающий хоботом; Сфинксы, представленные спереди красивыми женщинами, сзади страшными чудовищами необыкновенного рода, способными ходить по земле и в то же время легко носиться по воздуху, соперничая с самыми быстролетными птицами; Невзнузданный Конь, с поднятыми вверх ушами и с ржанием величаво и свободно выступающий вперед; древнее страшилище — Сцилла, которая до поясницы имела вид высокой, полногрудой и свирепой женщины, а далее разветвлялась на множество диких чудовищ, представленных нападающими на корабль Одиссея и пожирающими значительное число его спутников4*. {434}
8. Был еще в ипподроме медный Орел — изобретение Аполлония Тианского и великолепное создание его волшебства. Некогда византийцы, пользуясь приездом к ним этого волшебника, обратились к нему с просьбою унять змей, от укушения которых они жестоко страдали. Вследствие того, совершив разные заклинания, придуманные демонами и нечестивыми служителями их, он поставил на столпе изображение орла — восхитительное произведение художественного искусства, любуясь которым нельзя было оторвать глаз и поневоле приходилось остаться прикованным к месту, подобно тому, кто, начав слушать пение сирен, хотел бы уйти от них прочь. Орел расширил крылья, как будто желая взлететь, между тем под его ногами лежал свившийся в кольца Змей, который не пускал его подняться вверх и, уткнув голову в его крыло, по-видимому, хотел его ужалить. Но усилия ядовитого животного были напрасны. Стиснутый острыми когтями, Змей потерял свою силу и, казалось, скорее готов был заснуть, или испустить дух, чем впиться жалом в крыло победоносной птицы. Таким образом, умирая, он уносил с собою и свой смертоносный яд. Со своей стороны Орел, с гордо величавым взором и только что не раздающимся криком победы, решился поднять его и вместе с ним унесться в воздушное пространство, как это легко было заметить по его торжествующему взгляду. Невольно представлялось {435} затем само собою, что омертвевший в его когтях Змей, лишившись силы своих сокрушительных колец и своего губительного жала, как будто хотел своим безнадежным положением внушить всем прочим византийским змеям, чтобы они ужаснулись его примера, собрались в кучу и убежали в норы. Сверх того, что мы описали, это изображение Орла было замечательно еще в том отношении, что в светлую погоду, когда лучи солнца не закрывались облаками, оно весьма ясно показывало людям, которые смотрели на него с разумением дела, часы дня посредством нарезанных на крыльях Орла двенадцати линий.
9. А что лилейнораменная, дивнопрелестная, стройная станом Елена, восстановившая всех эллинов против Приамова града, — разорительница Трои, из Трои прибывшая к водам священного Нила и оттуда уже после продолжительного отсутствия возвратившаяся опять в отчизну лаконян, — смягчила ли она несмягчимых? Поколебала ли она их железное сердце? — Увы, ничего подобного не могла сделать даже та, красота которой невольно порабощала всякого, хотя со своим пышным убранством она и в медном изображении казалась обворожительна! Все в ней располагало к любви, — и ее хитон более тонкий, чем паутина, и изящно наброшенное чудной работы покрывало, и облегавший чело венец, представлявшийся сделанным из золота и блестящих драгоценных камней, и пышные, распущенные, {436} слегка развеваемые ветром волосы, стянутые сзади головы перевязью, но потом свободно спускавшиеся косою до самых колен. Ее полураскрытые, как почка розы, уста, казалось, что-то говорили; приятная улыбка, игравшая на них, вливала радость в сердце зрителя. Ее веселый взор, ее дугообразные брови, все прочие члены ее тела были так прелестны, что напрасна всякая попытка изобразить их словом и передать потомству. Где же прекрасная дочь Тиндара, блаженство эротов, любимица Афродиты, украшение природы, предмет соревнования троянцев и эллинов, где было, Елена, твое