Истощение времени (сборник)
Шрифт:
Букварь пытался вспомнить что-нибудь о Бульдозере, но перед глазами его бежали собранные в странной последовательности обрывки каких-то эпизодов, самые несущественные детали и слова, и вдруг он представил себе ярко и четко, как Бульдозер ел.
Однажды Бульдозер пролез к окну раздачи без очереди и на тусклом алюминиевом подносе притащил обед. Букварь сидел за соседним столом и ждал ребят, стоявших в очереди.
Бульдозер принес борщ, миску с гуляшом и три стакана компота. Букваря мутило от голода, он пытался не смотреть в его сторону, но
Ложка ходила вверх-вниз, Бульдозер ел быстро и жадно, лоб его напрягался от усилий и стягивался, становился совсем узким и сердитым. Бульдозер ел сосредоточенно, не замечая, что вокруг него толпятся люди и что Букварь смотрит на него.
Лицо его покраснело. Он спешил, словно боялся, что кто-нибудь ткнет вилкой в его гуляш.
Он жевал мясо и сало, морщил лоб, и на подбородке его блестела маслянистая полоса. Букварь почувствовал, что ему физически неприятен этот грузный, квадратный человек с мясистым лицом.
Доев гуляш, Бульдозер рукавом вытер жирную полосу на подбородке.
– …Бей в глаз, делай клоуна! – закричал Кешка и срезал шарик в левый угол.
Букварь вздрогнул, точно очнулся.
Николай помогал Ольге готовить обед. Молчаливый Спиркин продолжал ковырять перочинным ножом кусок сосновой коры. Бульдозер все еще не выходил из палатки, набивал, наверное, вещами свой деревянный чемодан.
…Чемодан у Бульдозера был древний. Его купили на великолукском базаре лет пятьдесят назад. Громоздкий, тяжелый, он подходил к квадратной фигуре Бульдозера. К крышкам таких чемоданов приклеивали изнутри святочные открытки и пожелтевшие фотографии родственников. Бульдозер давно мог купить чемодан поновее, но считал, что деньги тратить зря не стоит. «Подумаешь, кожа! Один эффект, что пахнет. А у этого износа нет. Не на фабрике небось делали».
Но чемодан Бульдозера тоже имел запах. Запах этот трудно было с чем-нибудь спутать. Это был запах темноты и затхлости давно заброшенных чуланов.
Дома у родителей Бульдозера стоял сундук. Очень похожий на этот чемодан. Так говорил Бульдозер.
Сундук открывали редко. Тяжелую коричневую крышку осторожно прислоняли к бревенчатой стене. С крышки смотрели на Бульдозера круглоплечие молодцы с напомаженными усами, в борцовских трико. Рядом с ними пристраивались печальные и голые русалки. Из-под русалок выглядывал выцветший длинный лист с двумя рядами медалей. Лист рекламировал фирму, производившую самовары.
Дни, когда открывали сундук, были праздниками. Бульдозер ждал их.
Отец приходил вечером, красный, квадратный, счищал грязь с сапог и долго, фыркая, мыл лицо и руки. Мать становилась непривычно тихой, и глаза ее светились предчувствием радости.
Потом они втроем сидели у сундука молча, как перед дальней дорогой. Тихо прислонялась к стене тяжелая крышка. Печальные русалки глядели из прошлого.
Толстые, с короткими пальцами руки матери бережно, словно грудного ребенка, брали из сундука вещи
Вещи проплывали по комнате и устраивались на столе.
Они были выцветшие и яркие, тяжелые и воздушные. Шали, полушалки, шубы, платья, цепи дешевых ожерелий, веселые лубочные картинки, ленты и белые, в брызгах цветных камней кокошники. Они отдыхали на столе, а потом их парад продолжался. Бульдозер смотрел на диковинные вещи затаив дыхание, боясь нарушить торжественность церемонии, так много значившей для его семьи. Однажды Бульдозер попросил шали и кокошники для спектакля в колхозном Доме культуры. Отец чуть не избил его.
Глаза Бульдозера следили за толстыми и красными пальцами матери. Стол, стены, лампа, портреты на стенах пахли нафталином. Кристаллы взблескивали иногда, подчеркивая значительность происходящего.
Шубы, платья, шали укладывались в сундук. Борцы перемигивались с русалками и медленно опускались в нафталинное царство. Руки отца поворачивали ключ в тяжелом замке.
Отец и мать сидели опустив глаза. Отец был мрачный, а мать вздыхала. Они словно заглянули в мир, близкий им и прекрасный, но вот повернулся ключ – и теперь в этом мире могли жить только борцы со старомодными усами и голые русалки.
– Ладно… – говорил отец и резко вставал.
Бульдозер после того, как закрывался сундук, сидел сначала из приличия. Ерзал на стуле. Но потом и для него молчаливый ритуал стал привычным и необходимым, заставлял думать о том, о чем он не хотел думать. И отец даже стал доверять ему драгоценный ключ.
…Букварь вспоминал рассказы Бульдозера и, казалось, видел его избу, его родителей и его самого, медленно поворачивающего ключ.
Он встал и пошел в палатку.
Бульдозер колдовал над чемоданом, пытался вмять в него все, что собирался увезти.
– Давишь, давишь… – пожаловался Бульдозер.
На столе кучкой лежали вещи, не уместившиеся в туго набитый чемодан. Теннисная ракетка с розовой резиной, треугольный кусок фанеры, картонная коробка из-под пластинок и в ней что-то тяжелое, гвозди, бутылка из-под питьевого спирта, черная рубашка в полоску с белыми грубыми пуговицами, старое топорище и грязная алюминиевая миска.
– Давай нажмем, – предложил Бульдозер.
Опустили чемодан на пол и коленями давили его незакрывавшуюся крышку. Букварь пыхтел, высунув язык, и злился на себя за то, что так и не смог вспомнить, как ему казалось, ничего важного о Бульдозере.
– Тут дело в бутылке, – сказал Букварь, – выброси ты ее.
Бульдозер повертел бутылку и согласился:
– Придется тащить в кармане.
Поднапрягшись, крышку закрыли, и Бульдозер защелкнул замки. Ольга позвала обедать, на столе появились ложки и миски. Обедали молча. За людей переговаривались ложки.
Кешка, промычав, попросил добавки, и два половника картофельного супа вылились в его тарелку, пронеся над столом вкусный пар.
– Здесь грязь, – неожиданно сказал Бульдозер, – а у нас там песок…