Истребитель 2Z
Шрифт:
Лебедев смотрел туда, где солнце только что коснулось горизонта. Там — советская страна. Там — товарищи и социалистическая родина. Им — привет. И Лебедев поднял руку в приветственном жесте:
— Да здравствует…
За спиной Лебедева раздался насмешливый голос Урландо:
— «Да здравствует солнце, да скроется тьма!..» Не так ли?
Повернув голову, Лебедев резко сказал:
— Не так. Я кричу, слышите: «Да здравствует мировая революция и мои товарищи по ту сторону океана!» Они услышат…
—
— Очень приятно.
— Не смейтесь…
Урландо сказал это с утонченной вежливостью, но за ней Лебедеву почувствовалось величайшее коварство, и он еще больше насторожился, когда Урландо добавил с мягкой вкрадчивостью:
— Я хочу, чтобы вы сами увидали мое торжество. Только вы сможете понять всю глубину моей идеи, сможете дать настоящую оценку моим…
Лебедев теперь догадался. Он стал серьезным. Скрипнул зубами, что бывало с ним только в минуты высшего напряжения воли, затем произнес тихо и размеренно:
— Понимаю. Вы очень хитро задумали. Вы хотите, чтобы, осмотрев вашу истребительную машину, скажем, ваш огнемет, или самолет, или какой-нибудь новый танк, оценку ему дал бы я — ваш враг? Замечательно! Извольте. Мы с товарищем Гуровым посмотрим вашу работу и выдадим вам должный аттестат. Боюсь только, что этот аттестат не понравится вам.
— Можете не тратить слов, Лебедев, — сухо оборвал Урландо.
Молчаливые стражи увели Лебедева в каюту. Здесь он нашел на столе сервировку на два прибора. Вероятно, предстоял разговор с Урландо. Приближалась если не развязка событий, то по крайней мере их перемена.
Лебедев сел на тахту. Дверь сейчас же распахнулась, и в комнату быстро вошел Урландо в сопровождении безмолвных стражников.
— Возьмите сигару, Лебедев… Ах да, вы не курите… Я хочу, наконец, говорить с вами, как человек с человеком… Подумать только, как странно наше знакомство и наши отношения… Но самая фантастическая вещь во вселенной — жизнь. Не стоило бы с вами возиться, а просто бы вас так, знаете, пиф-паф…
Урландо подошел и выпил большую рюмку зеленоватого густого ликера.
Лебедев отхлебнул кофе:
— Дальше?
— Испугались? Пиф-паф… Ха-ха!.. Но обидно прострелить сердце, полное любви и гордости. Это было бы слишком просто… Великий Цезарь когда-то сказал: «Я оставляю врагам только слезы, чтобы они могли плакать…» А мы говорим: «Мы не оставим вашим детям даже слез, а лишь немое отчаяние!»
Мысли вихрем пронеслись в голове Лебедева: «Милый Антоша, хороший, держи себя в струне, не поддавайся. Провоцирует тебя одноглазый пьяный фашист. Врет он или только намекает, разведывает, пират… Но держись, Антоша, не вскакивай сейчас, не бей его в морду, еще не время. Не поддавайся провокации, выдерживай характер, Антошенька, бравый пилот, миленький…»
— Вы не решаетесь чего-то сказать мне прямо, — разжал губы Лебедев.
Урландо остановился на ковре:
— Я скажу. Отбросим наши политические разногласия. Давайте просто: я — человек, и вы — человек.
А Лебедев уже в уме оценивал его слова: «Новый подходец… Тонко работает, одноглазый! На психологию думает взять? Ладно…»
Лебедев сказал вслух:
— Я весь — сплошное внимание.
Урландо снова схватил со стола рюмку и опрокинул в рот большой глоток «Черри-Чоис».
— На земле должны властвовать только мы, представители высшей расы. Вот — я, седьмой потомок знаменитого корсара «Золотого Старлатти», владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой — это я.
Мысли и внимание у Лебедева в тот момент были обострены чрезвычайно, но внутренний смешок как-то сам собой зародился у него. Почему-то неожиданно вспомнился Антоша Чехонте и строчка из его рассказа «Жалобная книга»: «Хоть ты и седьмой, а…»
— Я выполняю волю великого корсара, — хвастливо кричал Урландо: — быть страхом народов и их бичом. Судьбы мира висят на волоске. На истребителе я поднимусь над вселенной!.. Ах, нет, не так…
Он оперся руками о стол, повалил рюмку:
— Они хотят штамповать «2Z», как пепельницы. Но я перехитрю их! Никто, кроме меня, не умеет управлять истребителем. Я покажу, кто я такой. А вы думаете, легко управлять?
Лебедев холодно и твердо произнес:
— Вы меня просто провоцируете. Никакого истребителя не существует и существовать не может.
Урландо улыбнулся какой-то безумной, пьяной улыбкой:
— И припоминаю свои первые опыты много лег назад. Однажды, при одном из опытов, модель внезапно вышла из повиновения. Она соскочила с лабораторного стола, забегала по полу, уничтожила стоявшие в углу башмаки, съела половину зонтика, обгрызла ножку табурета и угрожающе рычала, словно взбесившаяся рысь. Но я тогда не растерялся и выпустил в модель обойму разрывных пуль. Пиф-паф! Тогда модель взвилась в воздух, слепо тыкаясь в стены, подобно одуревшей от света летучей мыши, и наконец с размаху вышибла стекло. Тррр…
Урландо тяжело опустился в кресло, налил себе еще рюмку.
— Я выбежал во двор. В курятнике лабораторного служителя модель неистовствовала и на куски рвала жалобно пищавших цыплят. В довершение всего, курятник вспыхнул. Я успел разглядеть, как в огне волчком кружилась бешеная машинка, разбрасывая горящие уголья. Потом внезапно успокоилась. Когда лаборанты патентованными тушителями погасили огонь, из-под дымящихся головешек мы извлекли отвратительно пахнущий, изуродованный и прокопченный скелет модели, похожий на издохшую кошку…