Истребитель
Шрифт:
"…В четыре часа утра, без объявления… Киев бомбили", а дальше по тексту… Голос товарища Молотова, сухой и чуть гундосый, сообщил новость. Какая тревога? Аж руки зачесались: "Да мы их на тряпки порвем". В первый вылет, как на парад, собирались. А вернулось — треть группы. Это уже после, втянулись. Когда над танковыми колоннами полетали, да поняли, что это, как сказал Ильич, "всерьез и надолго". Павел даже оглянулся. Его шуточки, иной раз до неприличия острые, уже вызвали задумчивый взгляд замполита, и вполне могли стать лыком в строку.
"…А не было у вас гражданин лейтенант умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо". За такими упадническими настроениями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. "Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась". В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками. "Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало". Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то, что шел наобум. Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: "Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, — шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. — Наглость — второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?"
Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: — Эй, хозяйка? Кто живой есть?
"Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать". Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.
"Знаем мы этих кобелей. Молчит, молчит, а потом галифе на портянки", — опасливо оглянулся по сторонам непрошенный гость.
Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел стукнул в добротную дверь и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли сумраку. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя. С громким стуком, заставившим сердце прыгнуть к самому горлу, входная дверь, словно вбитая неслабым ударом, отрезала солнечный лучик. Реакция сработала быстрее рассудка. Рыбкой нырнул в проем, затем перекатом по некрашеным половицам и замер, вытянув вперед руку с зажатым в ней стволом.
Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.
Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.
— Ну что ты щлындраешь, полы топчешь? — прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб. Паша крутанулся, приседая. В красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидел матерый старикан. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: — Что, Паша, боязно? Иль как?
Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.
— Да ты присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, — ткнул старик скрюченным пальцем в табурет у стола. — Разговор говорить сиднем, оно легшее.
Хозяин словно специально коверкал слова, однако "в цвет".
— Летчик я, истребитель. Возвращался с задания… Самолет подбили, пришлось прыгать, — заученно произнес Павел, чуть успокаиваясь. — Немцев не было? А куда народ подевался? — выпалил он.
— Не трынди ты, — поморщился хозяин, — сам знаю, что истребитель. Промухал немчуру, вот он тебе и впаял, по баку. А, считаю, и правильно. Не зевай, милок, ежели воевать взялся… Да ладно, теперь чего уж.
— Про людей забудь, нет тут никого. Да и деревни тоже нет. Морок то. Моих рук дело, — непонятно закончил явно больной на голову старик.
Летчик, сообразив, что дед не в себе, сокрушенно махнул рукой и, собираясь выйти, дернул ручку. Дверь подалась трудно, и с громким скрипом. Однако в распахнувшуюся дверь увидел все ту же горницу и дедка, сидящего в красном углу.
Ноги подкосились, и Павел хлопнулся на неведомо как возникший под ним табурет.
— А говоришь, не в себе… — расплылся в усмешке ехидный старикан. — Слушай, не перебивай, а то обижусь.
— Война, Пашенька, будет страшная, — чистым, совсем не старческим голосом продолжил он. А ты словно в бирюльки играешься. Хочешь, научу, как немцев одолеть? Только для того тебе придется, милок, им самим стать…
"Провокатор? — обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре, но вдруг передумал. — Какой еще провокатор? Совсем от политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это…"
— Не мучь ты себя, — словно расслышав его мысли, вступил дед. — Звать меня… ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец, горе луковое: — Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? — слегка осерчал сказочник.
Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: — Бить, да. Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? — повел плечами паренек. — Здоровье есть.
Дед сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: — Главное сказано. Об остальном после.
— Плесни-ка ты водицы из жбана, — указал дед Иван на стоящее возле печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.
Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша. Поднес к столу, собираясь подать старику.
— Сам пей, — приказал тот.
Пилот глянул удивленно: — Да, вроде, не хочу я.
— Пей, сказал, — рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.
Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. "Вкусно как?" — поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.
— Ох, ты? — выдохнул гость.
— Почуял? — не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.
— Не все, еще давай, — он снова кивнул на ведро. Второй заход Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага. Однако дурман прошел, а в голове закрутились мысли, чувство было такое, словно давно забытое что-то вспомнил, и сейчас вертится в голове ответ и вот-вот отыщется…
Третий ковш набирал с опаской. Предчувствуя. Да и советчик его построжел.