Истребитель
Шрифт:
Глава 3
Старый подвал, громко названый карцером, встретил затхлым сумраком. — Снаряжение позвольте, — старшина, не рискуя хамить, пусть и арестованному, но офицеру, дал понять, кто сейчас главнее. Павел, ничего не соображая от быстроты произошедшей метаморфозы, расстегнул ремни.
"Сейчас доложат командиру, и все прояснится", — попытался успокоить он себя. Однако уже засосало под ложечкой в недобром предчувствии. Больно часто в предвоенные годы звучали глухие рассказы о ночных арестах врагов народа.
"А ведь, формально, НКВДшник прав, — мелькнула паскудная мыслишка. — Вышел из строя, бросил командира звена, нарушение летного устава явное. Но это же глупость. Нарушил, ладно, арестуйте, гауптвахта для того и придумана. А причем тут… Я же в бой пошел, а не назад. Странно? Может план у них по дезертирам горит?»
"А вот наколка у лейтенанта интересная, — вспомнился Говорову странный «партак» оперативника. — Не положено ведь?»
Он всмотрелся в темноту: "Ох ты, как здесь сидеть? Тут и стоять невозможно".
— Входи, орелик. Чего застыл, как не родной? — прозвучал из глубины надтреснутый баритончик.
— Кто тут? — Паша вздрогнул.
— Кто-кто, хвост от пальто, — разухабистый голос напомнил о заполонивших улицы в последний мирный год блатняках.
Лейтенант напрягся, собираясь дать отпор урке.
— Да не журись, босота, — добродушно хохотнул обитатель подвала. — Мы с тобой здесь оба арестанты, чего ты? Садись вот на ящик. Сейчас огня запалю.
Чиркнула спичка, и затрепетал слабый огонек коптилки. Из темноты выплыл низенький потолок, кирпичные стенки, заросшие плесенью. И невысокий мужичок в пиджаке и характерной кепочке-шестиклинке. Рубашка апаш, куча значков на широком клетчатом обшлаге. — " Точно уголовник, но что он тут делает?»
И словно отвечая на немой вопрос, парень приподнял кепку. Оттопыренный палец и задорная улыбка. Сверкнула сталь фиксы.
— Жора. Кличка «Маленький», — представился человечек. — С Бобруйской кичи немцы выпустили, живи не хочу. Так нет, патриот хренов, решил на восток уйти, вот и дошел. Повязали. Свои и взяли… Уже в тылу. Шпионаж лепят, — попросту объяснил новый знакомый свой статус. — Верь не верь, а вот он я, — и добавил: — А ты, смотрю, козырный. Летчик? Чего ж в трюм-то? Али Родину продал? — от легкости, с какой произнес сокамерник страшные слова, бросило в жар.
Офицер вскочил, норовя ухватить провокатора за шиворот. Однако не рассмотрел брошенную на пол рванину, запутался и чуть не упал.
— Ладно, ладно. Молчу, — босяк отодвинулся. — Вижу, идейный. Ты не гоношись. Вспомни, что и тебя не на курей бабкиных разводят. Ведь так? Ну представь, что и я не предатель. Может такое случиться? Воот. А то сразу.
Павел немного успокоился и вернулся на место, замер, осознавая свое положение. А и верно. Скажи я кому. Мол, по ошибке. Что подумают? Отмазывается, скажут, подлюка. Глаза отводит. Органы не ошибаются. Сам ведь сколько раз слышал.
Нехотя произнес: — лейтенант Павел Говоров. Истребитель.
— Бывший, — пробормотал из угла собеседник.
— Чего? — опешил офицер.
— Бывший, говорю, истребитель, — объяснил Жора. — Мы ведь с тобой, соколик, за НКВД сидим. Так что? По закону военного времени, меня в расход, тебя уж, как повезет. Или в могилевскую губернию, или в лагерь. А после зоны назад хода нет. Кто изменнику самолет доверит?
— Да я ж не виноват совсем. Какое дезертирство. Три «мессера» завалил. Как же?
Павел обхватил голову руками, начиная сознавать, что все это всерьез.
Понемногу отчаяние поутихло. Лейтенант вскинулся и завертел головой, осматривая уголки подвала.
— Дохлый номер, — жиган затянулся папиросой и разогнал вонючий дымок. — Я прошмонал. Голые стены.
— Так и сидеть? Ждать? — лейтенант вздохнул. — Глупо.
— Жизнь — штука несправедливая, — протянул сосед, — хотя бы тем, что конечна.
— Ого, да ты философ? — нашел силы усмехнуться пилот.
— Станешь тут… На зоне сейчас столько умных людей, куда твоим университетам. Только слушай.
— Много сидел? — поинтересовался от нечего делать летчик.
— Сидел, бежал, да на вокзал, — отговорился шуточкой сосед. Помолчал. — Да было дело, — уже серьезно отозвался он, поправляя фитилек. — Нам не сидеть никак невозможно. Урка в тюрьме дома, на свободе в гостях.
— Не понимаю. Это как-то неправильно. Разве можно к тюрьме привыкнуть? — Павел, не имевший дел с блатными, не мог постичь психологию вора.
— А мне выбор был? — Жора подсел ближе. — Я сам с двадцатого. Отца в тридцать третьем НКВД взял. Мамка померла, через год. Беспризорничал. А оттуда одна дорожка — по этапам, по централам… День прожил, скажи спасибо. Вот и на фронт потому не забрали. У тебя, говорят, судимость непогашенная. Да я и не рвался. Прости за прямоту. Без меня есть кому…
— Да ты контра?.. — не зло, скорее, недоуменно, протянул Павел.
— Сам ты «контра», а я "социально близкий". Понял? Товарищ Сталин так и сказал: "Уголовник — это тот же пролетарий, только еще несознательный".
— Ой, брешешь, — не поверил Говоров. — Чтобы Он так сказал? Брешешь.
— Ну-ну. Вот если повезет, и тебя в ближайшем лесочке в распыл не выведут, а по трибуналу на четвертной пристроят, тогда и поймешь, кто такие уголовники, — парировал Жорик.
Содержательную беседу прервал ужин. Старшина приоткрыл дверь и поставил на пол два котелка с горячим.
— Лопайте. Да быстро, а то посуду сдавать нужно, — поторопил он заключенных.
Павел брезгливо попробовал жидкий супчик. Вонючая капуста, несколько полусырых картофелин.