Истребитель
Шрифт:
Вспышка страха и непонимания заметалась в сердце. Подождал, когда сосед чуть упокоится, и продолжил: "Причину я тебе не скажу. Сам точно не знаю, — соврал он, — однако, перед самым падением, когда твой самолет уже вошел в штопор, все это и случилось. Так уж совпало, что и я в это время летел в неуправляемом самолете к земле. Возможно, что-то там, в небесах, переклинило, и нас с тобой вместо пункта конечного назначения закинуло в твое тело. Ферштейн?"
Недолгая пауза, и прозвучал первый осмысленный вопрос приходящего в себя фрица:
"Так я не умер? — поинтересовался он у звучащего в голове голоса. — Просто, ни шевельнуться, ни встать не могу".
"Увы", — Павел задумался, как лучше поставить хозяина перед фактом, что гость ухватил бразды и теперь сам управляет его телом:
"Кому это понравится? Я бы, точно, попытался вытолкать нахального постояльца взашей".
Немец напрягся и попытался собрать волю в кулак.
"Бесполезно, — сблефовал Паша. — Не обижайся, так вышло. Кто первый встал, того и сапоги. Что теперь сделать? Могло быть и хуже. Ты, дружище, вполне мог сейчас лежать в воронке от самолета".
Пауза затянулась. Оно и понятно, осознать такое непросто. Но немец оказался куда более крепок духом, чем можно было ожидать.
"Выходит, ты теперь главный? — поинтересовался он у собеседника. — А мне что делать? Наблюдать? И вообще, где я?".
Паша невесело усмехнулся: "Знал бы прикуп… Сложно нам будет. Мало того, что враги мы, так еще и все козыри против. В Германии мы", — акцентировано уточнил он, напирая на это «мы».
"Есть, конечно, вариант. Один я в твоем теле и дня без сложностей не проживу. Или шлепнут меня, нас, твои товарищи по партии, с дорогой душой, или в дурдом определят. Но тебе от этого вовсе никакого профита не будет. А так, ежели найдем мы общий язык, глядишь, со временем, что и поменяется. Может, исчезну я, и ты вновь будешь сам по себе, дубы к крестику зарабатывать. Или еще там чего. Понимаешь?"
Пауль осторожно, почти неощутимо попытался заставить тело шевельнуться, но не сумел, и вновь затих.
"Что сказать, чудеса, конечно, и самое для меня лучшее было исчезни ты вовсе. Но, так понимаю, деваться тебе некуда, — он вдруг отвлекся и попросил: — Ты головой покрути, камрад".
Павел осмотрелся по сторонам: "Ну? Годится?"
"Опять госпиталь? Знакомое местечко. Фогеля на фронт не сослали еще?" — вовсе по-свойски спросил он.
"Тут, это… сразу хочу объяснить, — честно признался Говоров, — я во всех ваших делах как-то не очень. А если честно, вовсе не разбираюсь. Разве что язык различать стал, да кое-какие воспоминания твои проскакивают. И только".
"Понятно… — протянул немец. — Теперь понятно. Выходит, тебе без меня тоже никак?.. Значит, летчик?" — уточнил он.
"Истребитель. Капитан Красной армии, Павел Говоров. Одна тысяча девятьсот двадцатого года рождения".
"Ты смотри, надо же, и я с двадцатого. Правда, званием пониже, но должны были представление на гауптмана в ставку отправить, — удивился Пауль. — Где воевал-то?"
"Да как сказать, — Паша замялся. — Пока, в основном, отход прикрывал. Ну, в смысле отступление".
"Дикость, — голос собеседника стал едва слышен. — Словно в банке стеклянной сижу. Ни рукой шевельнуть, ничего. Слышу, вижу все, чувствую, а больше ничего. Даже язык не повернуть".
"А что ты делать собираешься?" — осторожно поинтересовался немец.
"Да ничего особенного, — ушел от правдивого ответа Говоров. — Что ты делал, то и мне придется. Вот отлежусь, думал, в больничке, а там, ежели мы с тобой договоримся, и если к полетам допустят, снова в небо. Куда мне теперь деваться? Наши меня точно не признают. В твоем-то виде. И не докажешь".
"Тут ты прав, — согласился Пауль. — Никто не поверит. Ни мне, ни тебе".
"Значит, летать, говоришь? Давай попробуем, что ли", — он вновь, словно невзначай, протянул незримую нить усилия к мышцам. Пронеслась едва приметная волна разочарования.
"А если на фронт отправят? Тогда как?" — проверяя, спросил Кранке.
"Значит, нужно, чтобы не послали, — отрезал Говоров. — Сам пойми. Я своей страной воспитан и вырос там. Не смогу".
"Ладно, может, помолчим?" — предложил немец, отгораживаясь легким облачком.
Паша не ответил и прикрыл глаза, слушая стук чужого сердца.
Попытался задремать, но тут в голове прозвучал чужой голос: "Эй, камрад, а как ты все это собирался осуществить? — произнес Пауль. — В смысле — жить? Ты ж в наших делах ни бельмеса".
Павел открыл глаза. "Не знаю, — признался он. — Разве что ты мне поможешь".
"А мне зачем?" — отозвался голос.
"Тогда буду бревном лежать, якобы контузило при падении. Сколько смогу, дурака беспамятного изображать стану. Так лучше? В психушке, среди сумасшедших".
"Нет, пожалуй. Это не выход, — рассудительно вздохнул фриц. — Слушай, ну его, так остатки рассудка потеряем. Давай лучше выпьем. Все не так погано будет".
Павел прислушался к себе: "Да где тут найти?"
"Точно не в теме, — констатировал спутник. — Одевайся и пошли, — распорядился он уже куда решительнее. — Я тут недавно лежал. Все знаю".
Натянув халат, Павел аккуратно приоткрыл двери палаты и выглянул в коридор.
"Да не трясись ты… — рассмеялся Пауль. — Мы ж не в тылу врага, мы дома, — он осекся и затих. — Хотя… я, по крайней мере".
Повинуясь кратким указаниям проводника, больной спустился по узенькой лестнице в подвал и коротко стукнул в неприметную дверку.
Ожидать долго не пришлось. Створка отворилась, и в проем высунулась круглая физиономия в белоснежном чепце. — Кого еще носит? — недовольно произнесла фрау.
Она всмотрелась в измазанное зеленкой лицо ночного гостя: — Пауль? Ты опять у нас? — голос смягчился и прозвучал почти дружески.
— Увы, дорогая фрау Марта, такая моя, видно, судьба, — неожиданно отозвался Павел, хотел замолчать, но, решив, что ничего плохого не случится, позволил Кранке продолжить диалог.