Истребитель
Шрифт:
Отметите в комендатуре прибытие, там вас уведомят о конкретном месте новой службы. Это все, что я знаю, — подвел итог беседе полковник. — Свободны.
"Возможно, он решил, что я изначально был человеком Гиммлера, — пояснил причины сухости прощания Пауль. — А командир части, естественно, опасается за свою судьбу.
Мало ли, сколько компромата мог накопать контрразведчик, засланный в строевую часть под личиной обыкновенного лейтенанта".
"А что, такое бывает? — удивился Павел. — Я думал…"
"Можно
"Интересно, что за часть, о которой нельзя сообщить в шифровке, — с искренним любопытством произнес Говоров и скривился: — Ох, ты, а как же я сообщу?.." — он не закончил, но Пауль уловил причину его расстройства:
"Думаю, способ отыскать можно, только вопрос, нужно ли?" — он осторожно намекнул на невысказанное сомнение, явно прозвучавшее в голосе связной.
"В центре тебе сейчас вряд ли поверят. Особенно сейчас", — акцентировал двойник.
"Не понял, почему особенно", — Павел и вправду не смог уловить связь.
"Ну, а как же? Едва она предложила тебе отыскать доказательства, тут же последовал перевод в другую часть, причем, неизвестно куда. Они могут решить, что твой двойник, то есть я, победил. А что, разве это так невозможно?"
"Опять за старое, или смеешься?" — " Хочешь меня разагитировать?" — Говоров, вынужденно признал правоту советчика и спорил только из вредности.
"Ага, когда нас с тобой партизаны в расход решат вывести, очень смешно будет".
Возвращение из штаба с подписанным командировочным предписанием ознаменовалось несколькими курьезами, и могло стать весьма важным событием, если бы не задумчивость Павла. Он незряче шел по заснеженному тротуару и явно не мог сообразить, что предпринять. Тогда как заронивший в сознание напарника это сомнение Пауль хранил благоразумное молчание.
Глава 12
Поезд жалобно вздохнул, звякнул оставленными на столиках купе чашками с хищными орлами и свастикой на белоснежном фарфоре, блеснул медными поручнями и остановился у перрона вокзала.
Проводник, сноровисто распахнув двери, замер, внимательно следя за выходящими пассажирами. Впрочем, причиной настороженности была вовсе не подозрительность. Решетчатые ступени таили в себе множество опасностей и могли испортить впечатление от комфортабельного путешествия в самый последний момент.
Пассажир первого класса, вышедший из узких дверей вагона, в помощи явно не нуждался.
Щеголевато заломленная фуражка офицера люфтваффе, распахнутый ворот шинели, в котором виднелся элитный орден рыцаря железного креста. Весь вид офицера мог стать прекрасным подтверждением идеи доктора Геббельса о превосходстве арийской расы. Проводник приложил два пальца к козырьку форменной фуражки и пожелал летчику доброго пути.
Офицер мазнул взглядом по служащему железных дорог, небрежно кивнул и двинулся по перрону, ловко оберегая зажатый в руке небольшой саквояж от неповоротливых носильщиков, везущих багаж пассажиров.
Павел незаметно покрутил затянутой галстуком шеей. "Давит сволочь", — хмыкнул он. "Ничего страшного, — отозвался ему в тон Пауль, — потерпишь, хотя гимнастерка, оно, конечно, удобнее. А еще лучше эта, как вы ее называете, — он произнес, чуть коверкая русские звуки: — Telogreika? Так?"
За время недолгого путешествия напарники сумели с грехом пополам притереться и теперь могли существовать довольно мирно. Мало того, и сам Пауль, пользуясь возможностью доступа к сознанию Павла, стал куда лучше разбираться в сути рассуждений и психологии советского летчика.
Единственным уголком Пашиной памяти, куда он не смог проникнуть, стало памятное путешествие в пустую деревню и встреча со странным стариком.
Так и не найдя способа передать в центр информацию о новом назначении, Павел пошел на поводу у второго «я» и провел последний вечер с толком. Однако благоразумие восторжествовало. Со спиртным Говоров уже не перебарщивал. На все расспросы товарищей, значительно косился в угол, где висел большой портрет фюрера, и отвечал уклончиво: "Не важно, где служить Рейху, важно, что я смогу принести пользу моей Родине". Он глубокомысленно замирал, давая понять, что не имеет права делиться служебными тайнами.
Паша, который внимательно следил за тем, что болтает между тостами его двойник, вскоре убедился, что тот вовсе не горит желанием делиться с окружающими своей тайной.
"А и правильно, — подтвердил летчик. — Дурдом — не самое лучшее место для молодого человека".
Путешествие в удобном купе стало для русского летчика истинным откровением. В памяти еще сохранились детали его недавней поездки в тыл, и он вынужденно признал, что сравнение было вовсе не в пользу его отчизны.
"Ничего удивительного, — отмел он мелькнувшие сомнения. — Страна напрягала все силы, чтобы подняться из руин, в окружении капиталистического лагеря…"
"Ерунда, дружище, — влез в мысли Пауль. — Ты и понятия не имеешь, через что пришлось пройти нам после того, как победители выкрутили руки моей родине в Версале.
Нищета, полная, никакой возможности заработать, голод. Мы, немцы, просто умеем терпеть и работать".
"Стоп, — Павел успел сообразить, что если сейчас ввяжется в спор, то добром это может не окончиться. — Не стоит начинать. Бесполезно. Изменить меня тебе не удастся. Как и мне тебя. Останемся при своем".