Иствикские ведьмы

Апдайк Джон

— Ну, ты и нахал! — сказала она собаке и тут же подруге: — А кто сейчас не раздражен? — имея в виду и себя. Она громко отхлебнула неразбавленного бурбона. И зимой и летом Сьюки пила виски по той причине (правда, о ней она уже позабыла), что один ее дружок в Корнелле сказал, что от виски в ее зеленых глазах появляются золотые искорки. Она знала, что ей к лицу, и обычно носила коричневую гамму и любила замшу с ее живым отливом.

— Кто? Мы в прекрасной форме, — отозвалась старшая и самая крупная из женщин, переходя от иронии к предмету своей недавней беседы с Джейн. — Новый мужчина в городе, в особняке Леноксов.

В

то же время голова ее была занята и другими мыслями, как у пассажира в авиалайнере, — оторвавшись от земли, испытывая страх, он смотрит вниз, восхищаясь ее красотой: домики, словно четко выведенные на эмали, с крышами и трубами, так прекрасны, а озера — настоящие зеркала, — все это похоже на Рождество, когда родители украшали двор, пока мы спали; и все это настоящее, и даже карта настоящая! Она отметила, как хорошо выглядит Сьюки — все равно, везет ей или нет: пышные волосы растрепались, даже ресницы слиплись после трудного дня, когда приходилось подыскивать подходящее слово в резком свете ламп в редакции, но ее фигурка в бледно-зеленом свитере и темной замшевой юбке — прямая и стройная, живот плоский, высокие торчащие груди, плотные ягодицы. На обезьяньем личике большой рот с полными губами, такой озорной, податливый и вызывающий.

— А я знаю о нем! — воскликнула она, точно прочитав мысли Александры. — Могу рассказать кучу всего, но давай лучше подождем Джейн.

— Давай подождем, — ответила Александра, вдруг обидевшись и будто почувствовав сквозняк. Этот человек уже занял в ее душе место. — У тебя новая юбка? — Ей захотелось потрогать, погладить мягкую оленью кожу на худых твердых бедрах.

— Купила на осень, — сказала Сьюки. — Длинновата, но сейчас так носят.

Из кухни послышался прерывистый дверной звонок.

— В один прекрасный день будет замыкание, и дом сгорит, — пророчила Сьюки, вылетая из комнаты.

Вошла Джейн. Она была бледна, на узкое лицо с горящими глазами свисал отделанный мехом шотландский берет, на шее такой же яркий клетчатый шарф. На ногах полосатые гольфы. У Джейн был не такой цветущий вид, как у Сьюки, а телу недоставало симметрии, но она излучала свет, как изогнутые проволочки в электрической лампе. У нее были темные волосы и аккуратный решительный ротик. Она родилась в Бостоне и слыла модницей.

— Этот Нефф такая сука, — начала она хриплым голосом и откашлялась. — Он все заставлял нас повторять Гайдна еще и еще. Заявил, что у меня жеманная интонация. Жеманная! Я разревелась и сказала ему, что он отвратительный шовинист. — Она услышала себя и не удержалась от каламбура: — Стоило сказать ему: «Подавись» [11] .

— Ничего не поделаешь, — беспечно сказала Сьюки. — Таким способом они домогаются любви, чтоб их любили еще больше. Лекса, как всегда, пьет свою диетическую воду «ви-энд-ти». Moi [12] , как обычно, увлеклась бурбоном.

11

Игра слов: «chauvinist» и «chaw» — съесть с потрохами (англ. груб.)

12

Я (фр.)

— Мне

не стоило бы этого делать, но он меня достал, и сегодня я не буду паинькой и попрошу мартини.

— Ох, подружка. По-моему, у меня нет сухого вермута.

— Не беспокойся, дорогая. Положи в бокал побольше льда и налей джина. Может, найдется у тебя лимонная корочка?

В холодильнике у Сьюки было много льда, йогурта и сельдерея и почти ничего больше. Завтракала она в центре в ресторанчике «Немо», за три дома от редакции, всего-то нужно было пройти мимо багетной мастерской, парикмахерской и читальни приверженцев «Христианской Науки». Обедать она привыкла тоже там, там же собирала сплетни, жизнь Иствика кипела вокруг. В «Немо» встречались старожилы, полицейские, шоферы-дальнобойщики, рыбаки в межсезонье, неожиданно обанкротившиеся бизнесмены.

— Кажется, апельсинов тоже нет, — сказала Сьюки, вытянув из холодильника два липких ящика из зеленого металла. — Но я купила персики в киоске у шоссе N_4.

— «Осмелюсь ли я съесть персик? — процитировала Джейн. — Я надену белые фланелевые брюки и погуляю по пляжу».

Сьюки вздрогнула, глядя, как вскинулись ее руки: одна длинная и жилистая от постоянного перебирания струн, а другая — крепкая и гибкая от смычка, — вонзаясь ржавым тупым рашпилем в румяную щечку, самую розовую часть сочного желтого персика. В священной тишине, сопутствующей любому заклинанию, Джейн бросила в стакан розовый ломтик, послышался тихий всплеск.

— Нельзя же пить совершенно чистый джин в самом начале жизни, — объявила Джейн с интонацией пуританки и, тем не менее, с видом измученным и нетерпеливым. Быстрой напряженной походкой она двинулась в каморку.

С виноватым видом Александра протянула руку и выключила телевизор, на экране президент, печальный седобородый господин с выражением обиды в лживых глазах, выступал с заявлением особой важности для страны.

— Привет, роскошная женщина, — воскликнула Джейн, слишком громко для такого тесного места. — Не вставай, вижу, вы уже устроились. Но скажи-ка, эта гроза на днях — твоих рук дело?

Кожица персика в конусообразном бокале походила на частицу ярко окрашенной, заспиртованной, больной ткани.

— Поговорив с тобой по телефону, я отправилась на пляж, — призналась Александра. — Хотелось посмотреть, не приехал ли уже в Ленокс новый хозяин.

— Я так и подумала, что расстроила тебя, бедняжка, — сказала Джейн. — Ну и как, приехал?

— Из трубы шел дым. Я не стала подъезжать к дому.

— Нужно было подъехать и сказать, что ты из Болотной комиссии, — промолвила Сьюки. — В городе поговаривают, что он собирается построить пристань, привезти земли в дальнюю часть острова, чтобы соорудить там теннисный корт.

— Этот номер не пройдет, — лениво сказала Александра Сьюки. — Там гнездятся белые цапли.

— Не будь так уверена, — услышала она в ответ. — Эта земля не приносила в городскую казну налогов целых десять лет. Если кто-то станет платить налоги за эту землю, члены городского управления способны выселить всех цапель.

— Ну, разве не прелесть! — в отчаянии воскликнула Джейн, видя, что ее не поддерживают. Обе женщины смотрели на нее. Ей пришлось импровизировать. — Грета вошла в церковь, — продолжала Джейн, — как раз когда он назвал мое исполнение Гайдна жеманным, и расхохоталась.