Итальянец
Шрифт:
В саду, окружавшем виллу Алыъери, Винченцио с удивлением заметил, что, несмотря на ранний час, оконные решетки в нижнем этаже кое-где были подняты. Стоило юноше вступить в портик, как удивление его сменилось ужасом: из передней слышались жалобные стоны, а в ответ на громкий оклик раздались крики Беатриче. Дверь была заперта, и открыть ее экономка не могла. Винченцио, а за ним и Пауло прыгнули в растворенное нижнее окно и обнаружили в передней зале привязанную к колонне Беатриче; они узнали, что Эллена ночью была похищена вооруженными людьми.
Ошеломленный этим известием, Винченцио на мгновение онемел, но тотчас, не давая
Едва к Вивальди вернулась способность хладнокровно рассуждать, он тотчас уверился, что ему известны как зачинщики ночного нападения, так и питаемые ими подлые замыслы; прояснились также и причины его недавнего пленения в крепости Палуцци. Представлялось очевидным, что Эллена была похищена по приказу родных Винченцио с целью предотвратить намеченное бракосочетание; его же самого заманили в ловушку, дабы он не расстроил планы заговорщиков, что неминуемо бы произошло, окажись он вовремя на вилле Алыъери. По всей видимости, домочадцы Винченцио, памятуя о его интересе к крепости Палуцци (юноша не утаил от них свои прежние там приключения), воспользовались его любопытством, чтобы завлечь его в подземелье крепости. О дальнейшем развитии событий гадать не приходилось: поскольку крепость располагается на прямом пути к вилле Алыъери, Вивальди неизбежно попадал в поле зрения клевретов маркизы, каковым оставалось лишь, дабы не прибегать к силе, пустить в ход хитроумный маневр.
После краткого раздумья Вивальди склонился также к мысли, что преследовавший его монах — не кто иной, как отец Скедони, и что последний, будучи тайным советчиком маркизы, измышлявшим козни против ее сына, располагал всеми возможностями воплотить в действительность свои же мрачные предсказания. При всем том юноша не переставал удивляться, припоминая недавнюю беседу с отцом Скедони в кабинете маркизы: как тот принял вид оскорбленной невинности, когда отвергал инвективы Винченцио, как с кажущимся простодушием перебирал вслух те детали облика и поведения незнакомца, что могли бы бросить тень на него же самого. Эти воспоминания вновь поколебали уверенность Вивальди в коварстве духовника маркизы. «Но кто же, помимо отца Скедони, — говорил себе Винченцио, — знаком с самыми интимными обстоятельствами моей жизни, да и кому еще придет мысль столь неуклонно противиться моим стремлениям, если не этому клирику, который, безусловно, получает за свои усилия щедрую награду. Нет, монах и отец Скедони — одно и то же лицо; странно лишь, что духовник пренебрег необходимой маскировкой и, принимая на себя таинственную роль, не потрудился сменить облачение!»
Но какова бы ни была роль отца Скедони в недавних событиях, в одном сомневаться не приходилось: похитители Эллены соблюдали волю семейства Вивальди, и поэтому Винченцио немедленно отправился в Неаполь с целью потребовать от родителей возвращения девушки. Он рассчитывал не на снисхождение, а на случайную обмолвку, которая могла бы пролить свет на интересовавший его вопрос. Если же таким образом напасть на след Эллены не удастся, Винченцио рассчитывал посетить Скедони, прямо обвинить его в двуличии, принудить его объяснить свои поступки и по возможности выпытать сведения о месте заключения Эллены.
Дождавшись наконец встречи с маркизом, Винченцио бросился к его ногам, умоляя вернуть Эллену домой. Неподдельное недоумение, выразившееся на лице маркиза, изумило и обескуражило юношу; и вид и поведение маркиза с несомненностью убедили Вивальди, что он не имеет ни малейшего касательства к похищению Эллены.
— Как бы дурно ты себя ни вел, — начал маркиз, — ничто не может побудить меня запятнать свою честь обманом. Если бы я и хотел положить конец твоей недостойной связи, я не унизился бы до гадкой хитрости, чтобы добиться своей цели. Буде в твои намерения доподлинно входит брак с известной нам особой, мне нечего противопоставить твоей воле, кроме предупреждения, что я лишу тебя права называться моим сыном.
С этими словами маркиз покинул комнату, и Винчен-цио не сделал попытки его удержать. В речах отца выразилась уже знакомая юноше непреклонность; поразила не она, а впервые прозвучавшая беспощадная угроза. Впрочем, страсти более могущественные тут же вытеснили из памяти молодого Вивальди впечатления от неприятного разговора. Стоило ли страшиться того, что произойдет в более или менее отдаленном будущем (если произойдет вообще), перед лицом вполне реальной опасности тотчас и навсегда лишиться предмета своей сердечной привязанности? Ни о чем другом юноша не в состоянии был думать, как только о недавнем несчастье — утрате Эллены.
Винченцио отправился затем к матери — и беседа с ней резко отличалась от разговора с отцом. Проницательность, обостренная любовью и отчаянием, помогла Вивальди сорвать покров, за которым прятала свою двойную игру маркиза; Винченцио убедился в вероломстве маркизы столь же быстро, сколь в искренности ее супруга. Но больше он ничего сделать не мог, ибо взывать как к жалости, так и к чувству справедливости оказалось равно бесполезно: ни единого намека, который мог бы помочь ему в поисках Эллены, добиться от маркизы не удалось.
Однако оставался еще Скедони, в чьей злокозненности Вивальди более не сомневался, видя в нем исполнителя замыслов маркизы и пособника удаления Эллены. Был ли он тем самым монахом, что, подобно призраку, бродил в развалинах крепости Палуцци, требовалось еще выяснить; немало обстоятельств говорило в пользу этого предположения, но им противоречили другие, не менее веские.
Покинув покои маркизы, Вивальди посетил монастырь Спирито-Санто и осведомился там об отце Скедони.
Послушник, отворивший ворота, сообщил, что монах пребывает в своей келье. Вивальди, нетерпеливо шагнув во двор, попросил привратника проводить его.
— Я не смею, синьор, оставить без присмотра ворота, — услышал он в ответ, — но если вы пересечете двор и подниметесь по лестнице, которая виднеется чуть правее, за дверным проемом, то вам останется лишь отсчитать третью дверь в галерее на верхнем этаже, и вы найдете там отца Скедони.
Полное безлюдье и глухая тишина, царившие в святилище, сопровождали Вивальди вплоть до верхней площадки лестницы, где слуха его достигли слабые звуки, напоминавшие горестные причитания. Вивальди заключил, что их произносит грешник на исповеди.