Итальянец

Рэдклиф Анна

Шелест прекратился, а ответа не последовало. Бонар-мо обнажил меч, угрожая рубить им по воздуху во все стороны, Пока не поразит того, кто затаился в темноте; он обещал ему полную безопасность, если тот добровольно вступит с ними в объяснения. Таковое ручательство скрепил своим согласием и Вивальди. По-прежнему им отвечала только тишина, но приятелям показалось, что ее нарушило чье-то стремительное движение, словно мимо них скользнул человек — проход был достаточно широк для этого. Вивальди кинулся вслед, однако не увидел никого, кто мог бы, метнувшись

из-под арки, раствориться во мгле, окутывавшей дорогу.

— Клянусь, мимо нас кто-то прошел! — прошептал Бонармо. — Мне даже послышалось, будто кто-то взбежал по ступеням, ведущим к крепости.

— Тогда пойдем за ним! — воскликнул Вивальди, рванувшись к лестнице.

— Остановись, ради всего святого, назад! — вскричал Бонармо. — Подумай только, что ты делаешь! Мы окажемся в полной тьме среди развалин — и убийца заманит нас к себе в берлогу!

— Это тот самый монах! — твердил Вивальди, поднимаясь все выше и выше. — Теперь он от меня не уйдет!

Бонармо в явной нерешительности задержался у подножия лестницы, хотя Винченцио скрылся из виду; наконец, устыдившись собственного малодушия и не желая оставлять друга на произвол судьбы, поспешил за ним, кое-как одолевая выщербленные ступени.

Достигнув вершины скалы, Бонармо оказался на террасе, расположенной прямо над аркой: некогда здесь было военное укрепление, позволявшее с обеих сторон наблюдать за дорогой через расщелину. В обломках массивных стен все еще сохранялись бойницы, предназначавшиеся для лучников, и только они напоминали о военном прошлом этого оборонного сооружения. Терраса вела к сторожевой башне на противоположной скале, почти целиком скрытой в гуще раскидистых сосен, и служила, таким образом, надежным защитным оплотом, а также линией коммуникации между крепостью и аванпостом.

Тщетно Бонармо искал своего друга — только эхо разносило меж камней его настойчивые призывы. После некоторого колебания Бонармо решил направиться не к сторожевой башне, а в главное здание крепости, стены которой, построенные на крутых склонах, были едва различимы во тьме. От некогда неприступной цитадели время сохранило только мощную круглую башню, окруженную римскими арками; у края скалы громоздились руины, о первоначальном назначении которых можно было строить лишь смутные догадки.

Бонармо очутился среди громадных стен бастиона, но непроглядный мрак помешал ему двинуться дальше; несколько раз выкрикнув имя Вивальди, он возвратился на свежий воздух.

Приблизившись к беспорядочно раскиданным руинам, вызвавшим его любопытство, Бонармо различил, как ему показалось, чей-то негромкий голос — но, пока он в тревоге к нему прислушивался, навстречу ему из провала устремился человек с обнаженным мечом. Это был не кто иной, как Винченцио. Бонармо бросился ему навстречу; Вивальди задыхался, лицо его покрывала бледность; он далеко не сразу услышал вопросы Бонармо и смог заговорить в ответ.

— Идем отсюда, — едва вымолвил Вивальди, — скорее прочь отсюда!

— С превеликой охотой, — отвечал Бонармо, —

но объясни, где ты был, что видел и почему ты так взволнован.

— Не задавай вопросов — скорее идем отсюда! — повторил Вивальди.

Друзья спустились со скалы бок о бок; возле арки Бонармо полюбопытствовал — скорее в шутку, нежели всерьез, — не продолжить ли им здесь ночное бдение, но Винченцио ответил «Нет!» с энергией, которая поразила его. Торопливо шагая по дороге к Неаполю, они почти не разговаривали; на все расспросы приятеля Винченцио с явной неохотой отделывался скупыми фразами — и Бо-

нармо, сгорая от любопытства, не переставал ломать себе голову над причинами, внезапно побудившими Вивальди к подобной сдержанности.

— Так это и был тот самый монах? — не выдержал Бонармо. — Ты сумел наконец настичь его?

— Не знаю, что и думать, — пробормотал Вивальди. — В такой растерянности я еще никогда не был.

— Выходит, ему удалось скрыться?

— Об этом мы поговорим, — отвечал Вивальди. — Как бы то ни было, дело на этом не кончается. Я вернусь сюда завтра ночью с факелом; рискнешь ли ты отправиться вместе со мной?

— Прежде чем согласиться, я должен знать, зачем тебе это нужно.

— Я вовсе не принуждаю тебя идти, а зачем мне это нужно — ты уже знаешь.

— Значит, личность незнакомца, как и раньше, тебе неведома и ты все еще не уверен, за кем ты гнался?

— Вот именно; завтра ночью, надеюсь, с неизвестностью будет покончено.

— Поразительно! — вскричал Бонармо. — Только-только я был свидетелем ужаса, написанного у тебя на лице, когда ты выбежал из крепости Палуцци, и вот ты уже хочешь вернуться. И почему ночью, почему не днем, когда опасность не столь велика?

— Уж не знаю, что опаснее, — возразил Вивальди. — Пойми, тайный ход, куда я проник, недосягаем для дневного света: его можно обследовать только с факелами в руках, когда бы мы ни пришли туда.

— Если факелы необходимы, как же тебе посчастливилось выбраться на волю в полном мраке? — воскликнул Бонармо.

— Сам не могу понять — мне было не до того; меня словно направляла какая-то невидимая рука.

— И все-таки, если я пойду с тобою, — заметил Бонармо, — нам в любом случае лучше прийти туда днем, когда светло. Чистое безумие вновь искушать разбойников (а ими здешние окрестности наверняка кишмя кишат), да еще в полночь, когда им всего вольготнее.

— Я опять буду караулить на прежнем месте под аркой, — заявил Вивальди, — прежде чем принять крайние меры. А это среди бела дня немыслимо. К тому же мне надо идти в определенный час — тот самый, когда здесь обычно показывается монах.

— Значит, он ушел от тебя, — сказал Бонармо. — И ты до сих пор не знаешь, кто он.

В ответ Вивальди только осведомился, готов ли друг к нему присоединиться. «Если нет, — добавил он, — я постараюсь найти себе другого компаньона».

Бонармо сказал, что должен подумать, и обещал сообщить о своем решении до следующего вечера.