Итальянец
Шрифт:
Он быстрыми шагами вернулся к Эллене, страшась любого промедления. В складках его одежды был спрятан кинжал. В душе он уже знал, что привычная рука в нужный момент не дрогнет. Однако мысль о том, что местные жители могут обнаружить следы крови на камнях, остановила его. Не лучше ли будет отнести ее к самой кромке воды? Волны, приведя ее на мгновение в чувство, тут же унесут в море, даже не дав ей опомниться.
Он наклонился, чтобы поднять Эллену, но при виде ее невинного, как у ребенка, лица сомнения снова вернулись. И в это мгновение девушка, словно почувствовав грозящую ей смертельную опасность, открыла глаза и, увидев лицо Скедони, громко вскрикнула и попыталась
Эллена, понемногу приходя в себя, решила все же собраться с силами и во что бы то ни стало достичь деревушки. Не успела она сделать несколько шагов, как увидела, что за нею быстро и решительно следует Спалатро. Ему ничего не стоило догнать ослабевшую после обморока Эллену. Она снова во власти своего тюремщика. Ее жалкий вид ничуть не тронул жестокое сердце негодяя, он язвительно высмеял ее попытку убежать и заставил следовать за ним. Мрачные стены угрюмого дома снова поглотили ее, и теперь уже навсегда. Вспомнив, что монах тоже пошел сюда, она, проходя по холлу и коридорам, искала следы его присутствия, но тщетно. Теперь она знала, что ей более не на кого надеяться.
С глухим стуком захлопнулась за ней дверь ее темницы, задвинулся засов, затихли шаги Спалатро, и наступила гробовая тишина, столь же гнетущая и грозная, как затишье перед бурей.
ГЛАВА IX
Скедони вернулся в дом в состоянии смятения, с которым не могла совладать даже его железная воля. По дороге он встретил Спалатро и, послав его за Элленой, не велел его беспокоить, пока он сам его не позовет.
Войдя к себе, он запер дверь на ключ, хотя в доме, кроме него, никого не было. О, как бы ему хотелось так же запереть на ключ свою взбунтовавшуюся совесть! Он бессильно опустился на стул и оставался недвижимым, хотя в душе его бушевала буря. Совесть вступила в бесславный поединок с тщеславием, а последнее, в свою очередь, — с пренебрежением к себе за проявленную слабость и малодушие.
Он не знал себя таким, каким его сделали теперь обстоятельства, не находил объяснения своим поступкам, той противоречивости и непоследовательности, которые в себе обнаружил в эти последние минуты. И все же он не терял надежды, что его воля и разум восторжествуют над случайным смятением и он спокойно и хладнокровно, дав себе оценку, совладает с собой.
Граф ди Маринелла, а таково было настоящее имя духовника маркизы, был отпрыском знатного рода в одном из небольших миланских графств, уцелевших в предгорьях Тирольских Альп после многочисленных войн в Италии. Доставшееся ему после смерти отца состояние было невелико, но юный Маринелла не испытывал желания приумножить его прилежным трудом. Он также не намеревался ограничивать себя в чем-то из-за бедности или терпеть ее унижения. Перед равными себе он просто в ней не признавался. А поскольку он не был от природы наделен щедростью души и чувств и не познал ни высоких дум, ни порывов благородства, он более всего был склонен ценить власть над людьми, независимо
Когда источник его материальных благ иссяк, это не заставило его призадуматься. Продав часть родового поместья, он какое-то время довольствовался тем, что осталось, но, не умеющий мириться с необходимостью жить по средствам, юный Маринелла попытался восполнить утраченное не с помощью ума, а с помощью хитрости. Но ни хитрость, ни изворотливость не помогли ему, и, чтобы скрыть от друзей и соседей неблагоприятно изменившиеся обстоятельства своей жизни, он замкнулся и стал отшельником. Вскоре о нем все забыли.
Об этих годах его жизни мало известно. О нем заговорили лишь тогда, когда он появился в монастыре Святого Духа в Неаполе в одежде монаха и под именем Скедони. Его внешний облик изменился столь же неузнаваемо, как и его жизнь. Из веселого и бесшабашного он стал мрачным и суровым, былая гордость и жажда жизни уступили место смирению и самоограничению, нередко принимавшим форму обета молчания или жестокого ограничения в еде и духовного покаяния.
Его давний знакомый при случайной встрече узнал его лишь по взгляду, заставившему его, вглядевшись в черты лица монаха, с трудом признать в нем графа Маринеллу.
Встреча была столь нежелательна для последнего, что он всячески отрицал какое-либо их знакомство, но, когда были приведены неопровержимые доводы, Скедони был вынужден признаться. После этого друзья уединились и между ними состоялась беседа. О чем они говорили, осталось тайной, но результатом этой беседы была клятва, что в монастыре ничего не будет известно как об этой встрече, так и о прошлом Скедони. О последнем монах предупредил своего друга столь строгим и угрожающим тоном, что тот в страшном испуге поклялся молчать. Первое обещание он, судя по всему, выполнил, что касается второго, то узнать это не удалось, ибо после никто более не видел в Неаполе этого человека.
Скедони хотя и был тщеславен, но умел легко приспосабливаться к взглядам и предрассудкам окружавших его людей и вскоре стал одним из самых истовых поборников веры и своего рода примером самоограничения и жестокой дисциплины. Его приводили в пример новичкам в монастыре, которые смотрели на него с почтением, хотя следовать его примеру не спешили.
Этими панегириками в адрес Скедони дружба монахов с ним и ограничивалась. Они предпочитали восхвалять его бдения, но не подражать им. В большинстве своем братья боялись его, а многие даже ненавидели за гордыню и мрачность характера. Одних же пустых похвал Скедони было недостаточно.
Он провел в их обществе немало лет, но так и не достиг высшего сана, в то время как люди, с его точки зрения, ничтожные добивались этого. Слишком поздно он понял, что никогда не дождется в своем монастыре достойного признания. Тогда он решил искать другие пути. Он был в течение уже нескольких лет духовником маркизы ди Вивальди, но лишь совсем недавно поведение ее сына дало ему надежду завоевать особое доверие маркизы и стать полезным и незаменимым ее советником.
Он неизменно изучал характер, привычки и особенности людей, с которыми общался, что позволяло ему в нужное время извлекать из этого пользу. Обеспокоенная поведением сына, маркиза ди Вивальди была предметом его особого интереса и внимания. Узнав ее как женщину сильной воли и страстей, однако отнюдь не очень умную, проницательную или дальновидную, он решил умело потворствовать хотя бы одной из ее страстей или какому-либо из предрассудков, чтобы впоследствии, когда придет час, воспользоваться этим для обеспечения своего будущего.