Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)
Шрифт:
Я увидел, что все они при этих словах схватились за кинжалы, и понимал, что это не простая угроза.
Работники поняли, что навлекли на меня страшную опасность своими объяснениями, и принялись уверять атамана, что я человек, за которого князь не пожалеет изрядной суммы. Что касается меня, то я не могу сказать, что их угрозы меня испугали. Я не хочу хвалиться своим мужеством, но в последние беспокойные времена я так привык к испытаниям, а смерть столько раз угрожала мне, что я постепенно перестал ее страшиться. Несчастья, сыпящиеся на человека как из рога изобилия, делают его в конце концов хладнокровным, как игрока, который постепенно становится равнодушен к деньгам.
Такое поведение изумило атамана, но заверения работников, что князь не пожалеет ради моего выкупа значительной суммы, оказало на него действие. Он задумался, стал спокойнее и подал знак своим товарищам, дожидавшимся приказа убить меня. «Вперед, – сказал он, – мы еще успеем разделаться с ним!»
Мы шли по дороге Ла Малара, которая ведет в Рокка Приори. Посреди дороги располагается одинокая гостиница. На расстоянии пистолетного выстрела от нее мы остановились и атаман приказал всем замереть. Сам же он пошел вперед, тщательно осмотрел гостиницу со всех сторон, поспешно вернулся назад и дал своей шайке знак тихо продолжать путь. Потом выяснилось, что гостиница была одной из тех, где собирались разбойники. Хозяин был в сговоре с атаманом и, вероятно, с предводителями других шаек. Если в его гостинице останавливался патруль или жандармы, то он вывешивал особый знак у дверей. Если знака не было, то разбойники могли спокойно входить и рассчитывать на хороший прием.
Пройдя еще немного, мы повернули в сторону гор, которые окружают Рокка Приори. Путь наш был продолжителен и довольно тяжел. Совершив множество поворотов, мы вскарабкались на гору, стоящую посреди леса. На одной из полян мне приказали сесть на землю. Остальные разбойники сгрудились вокруг меня и по знаку атамана развернули свои плащи, образовав таким образом шатер, каркасом которого были они сами. Атаман высек огонь и зажег факелы. Плащи образовали собой палатку, для того чтобы в лесу не было заметно ни луча света. Как ни было опасно мое положение, но я не мог оторвать глаз от этой ширмы из темной материи, которая отличалась от разноцветной одежды разбойников, от блестящих кинжалов и пистолетов, от резких черт их лиц, освещаемых факелами, любуясь живописным видом этого бивака. Словом, все походило на театральное представление.
У атамана в руках между тем оказались чернильница, перо и бумага. Он дал мне их и приказал писать под его диктовку. Я повиновался. Это оказалось послание совершенно в разбойничьем стиле, требовавшее, чтобы князь незамедлительно прислал за меня выкуп в три тысячи скуди, и что всякое промедление с его стороны будет равноценно моей смерти.
Я хорошо представлял себе решительный характер этих людей, чтобы не сомневаться в том, что это не пустая угроза. Единственным способом, придававшим силу их требованиям, было то, что они немедленно приводили в исполнение свои угрозы. Но я прекрасно видел, что послание нелепо и написано слишком грубо.
Я сказал об этом атаману и объяснил ему, что такую значительную сумму никто не заплатит, поскольку я не приятель и не родственник князя, а просто художник, который может предложить в качестве выкупа только выручку от продажи своих картин. Если этой суммы недостаточно, то они могут убить меня, так как я стою немного.
Тем не менее я старался говорить с ними не слишком резко, хотя и заметил, что решительность и мужество действуют на разбойника. Так и вышло: когда я перестал говорить, атаман схватился за кинжал, но потом успокоился, взял письмо, сложил его и приказал мне написать адрес князя. Затем послал
Разбойники легли спать, приказав и мне сделать то же самое. Они расстелили на земле свои широкие плащи и легли вокруг меня. Один стал в некотором отдалении на карауле, смена которого происходила каждые два часа.
Странность и дикость окружающей обстановки, компания богоотступников, готовых в любую минуту схватиться за кинжалы, жизнь которых была столь невероятной и неправедной, могли лишить сна и покоя всякого. Сырая земля и холодная роса больше, чем душевные волнения, мешали мне сомкнуть глаза. Испарения Средиземного моря – хотя и отдаленного – достигали этих гор и несли с собой ужасный холод. Я придумал средство исправить это: я подозвал к себе одного из разбойников и попросил его лечь подле меня. Как только какая-то часть тела начинала замерзать, я придвигал ее к телу моего соседа и занимал у него теплоты. Таким образом я наконец заснул.
Когда рассвело, меня разбудил голос атамана. Он отыскал меня среди спящих, приказал встать и следовать за ним. Когда я внимательно рассмотрел его лицо, оно показалось мне добрее вчерашнего. Он даже помог мне забраться на гору между кустарниками.
Тут во мне пробудился инстинкт живописца, и я позабыл все беды и опасности при виде восходящего в Абруццких горах солнца. На этих горах некогда Ганнибал раскинул свой лагерь, показывая своим воинам лежащий вдалеке Рим. Видно было весьма далеко. Небольшие тускуланские холмы, с их постройками и священными храмами, лежали внизу; по другую сторону Фраскати и Тускулы простиралась обширная Кампания, с рядами склепов, разрушенных каскадов, с башнями и куполами Вечного города.
Вообразите эту картину, освещенную лучами восходящего солнца. Представьте себе и дикую природу, среди которой вы находитесь и которая делается еще более дикой от присутствия разбойников: вы не удивитесь в этом случае, что волнение живописца пересилило его человеческие тревоги.
Разбойники удивлялись восторгу, который охватил меня при виде картины, бывшей для них привычной и обыкновенной. Я воспользовался случаем, что они сделали остановку, тотчас достал свой альбом и поспешно сделал набросок этого ландшафта.
Возвышение, на котором мы остановились, было совершенно пустынно и отделялось от Тускуланских гор полосой длиной около трех миль. Этот хребет был любимым местом пребывания разбойников, поскольку с него открывается хороший обзор и он отдален от жилищ находящимся поблизости лесом.
В то время как я рисовал, мое внимание привлекли крик птиц и блеяние овец. Я огляделся, но не увидел животных, голоса которых я слышал. Затем они раздались снова и, как мне показалось, доносились с вершин деревьев. Оглядевшись еще раз, я заметил шестерых разбойников высоко на дубах, росших на вершине хребта. Они высматривали оттуда добычу, как коршуны, обмениваясь между собой звуками, которые путешественник мог принять за карканье ворон, клекот соколов и блеяние овец.
Осмотрев окрестности и окончив свой странный разговор, они слезли с деревьев. Атаман поставил троих своих людей на караул с трех сторон горы, а сам, с одним из разбойников, на которого он больше всего полагался, остался стеречь нас.
Я держал в руках свой альбом с набросками. Он затребовал его и, посмотрев, сказал, что теперь удостоверился в правдивости моих слов о том, что я художник. Я начал дружески беседовать с ним. Вдруг он схватил мою руку, пожал ее и сказал с чувством:
– Ты рассуждаешь здраво, судишь правильно. Меня вынудили заняться этим ремеслом обиды и несчастья.