Итальянский секретарь
Шрифт:
Роду Гамильтонов (лорд Фрэнсис был третьим сыном нынешнего герцога) вверил управление Холируд-Хаусом злосчастный Карл I. Сын того самого Иакова, шестого шотландского и первого английского монарха этого имени, драгоценного дитяти, некогда лежавшего под сердцем королевы Марии, пока ее верного слугу Давида Риццио отрывали от нее и волокли на смерть. Карла I постигла та же участь, что и его бабку Марию: обоих обезглавили после долгой борьбы, которую первый вел против английского парламента, вторая же – против английской королевы. Мысль об этом совпадении впервые в жизни пришла мне в голову в тот миг, когда я ступил из экипажа и бросил первый взгляд на дворец Холируд-Хаус. Кому-то, быть может, это покажется несообразным: что думать об отрубленных головах, когда глядишь
В свое оправдание скажу только, что барочная роскошь «нового» дворца (крыльев, построенных сыном Карла, вторым королем того же имени) не могла служить бальзамом для души – во всяком случае, моей. Чем более я заставлял себя наслаждаться этой роскошью, тем менее мне это удавалось и тем сильнее и, как я осознал, необъяснимее тянули меня к себе выщербленные сторожевые башенки XV века, венчающие западную башню, где несчастного Риццио искромсали придворные кинжалы. Теперь, похоже, это была единственная часть Холируд-Хауса, полностью лишенная жизни, света и движения.
– Я вижу, доктор Ватсон, вы хорошо знаете историю, – приятным, даже сочувственным тоном сказал светловолосый, чисто выбритый лорд Фрэнсис. Он заметил, что я смотрю на плотно закрытые ставнями окна башенок левой стороны. – Западная башня, – продолжал он наигранно зловещим голосом, в котором, однако, звучало добродушие. – Покои королевы Марии! А знаете, когда ее правнук достраивал дворец, он попытался уравновесить фасад, пристроив точно такую же башню в восточном крыле – однако у новых башенок совершенно невинный вид! Интересно, не правда ли?
– Это последствие кровопролития, лорд Фрэнсис, – заявил Холмс; мне почудилось, что он произнес эти слова нарочито вызывающим тоном. – Доктор Ватсон подтвердит: пролитая кровь накладывает неизгладимый отпечаток.
– Да, мистер Холмс. И многочисленные атаки вражеских армий – тоже, – не смутившись, отвечал сэр Фрэнсис, глядя Холмсу прямо в глаза, чем сразу завоевал мою симпатию. – Упомянутые вами «отпечатки» – по большей части следы от мушкетных пуль армии круглоголовых [16]; ибо нас, в числе прочих ваших соотечественников, удостоил посещением сам Кромвель [17]. – После этого заявления сэр Фрэнсис стал несколько серьезнее и посмотрел на нас примирительно – возможно, не желая настроить против себя знаменитого детектива. – И все же, мистер Холмс, ваше предположение не лишено интереса и, без сомнения, верно – поглядите, остальные части дворца совсем не так мрачны, как западная башня.
Холмс недоуменно поглядел на сэра Фрэнсиса, потом на Майкрофта:
– Но я совершенно точно слыхал, что в старую башню не пускают посторонних, милорд, разве не так? Уже триста лет.
Лорд Фрэнсис, смеясь, отмахнулся от этого вопроса:
– О, мистер Холмс, ну разумеется, вы здесь не посторонние. Ее Величество настроена совершенно недвусмысленно, и я, конечно же, ни в коем случае не желаю оспаривать ее точку зрения – и мне надо столько всего обсудить с вами!
Кажется, Майкрофта Холмса, как и меня, смутил возобновившийся интерес моего друга к зловещим событиям, прославившим западную башню. Желая вернуть разговору деловой тон, Майкрофт поспешил произнести:
– Шерлок, я уверен, лорд Фрэнсис извинит тебя за слишком живой интерес к этому злосчастному эпизоду в истории его дома. А теперь, милорд, не можем ли мы войти внутрь и распорядиться, чтобы этим джентльменам дали что-нибудь поесть, а потом – отдохнуть? Боюсь, они совершили довольно утомительное путешествие.
– Разумеется, разумеется, – ответствовал распорядитель. – Прошу меня извинить… Эндрю! Хэкетт!
Из-под арки дорического ордера, ведущей во внутренний двор здания и к центральному входу, появились двое крепких мужчин; один лет двадцати, другой – уже в возрасте, но годы, судя по всему, не убавили ему сил. Двое были похожи друг на друга, как близкие родственники, и лорд Фрэнсис тут же подтвердил: младший, лакей Эндрю, действительно приходится сыном старшему – Хэкетту. (Тот же, как упомянул Майкрофт во время нашей поездки, служил в замке дворецким.) По причине «злосчастных недавних событий», как выразился лорд Фрэнсис, большинству слуг дали временный отпуск, и вот в таком сокращенном составе персонал замка был в нашем распоряжении. Я решил, что это очень странно и совершенно неприемлемо, и ожидал, что Холмс тут же заявит решительный протест. Однако уже не в первый раз за сегодняшний день Холмс повел себя совершенно вразрез с моими ожиданиями: напротив, когда Майкрофт Холмс заявил, что, быть может, не стоило отпускать с места, где совершились ужасные преступления, столь многих возможных свидетелей (он не сказал «и пособников», но все мы подумали об одном и том же), и сэр Фрэнсис принял покаянный вид, Холмс немедленно бросился уверять его, что ничего страшного не случилось.
– Я полагаю, наиболее доверенные слуги остались при вас? – спросил Холмс, гораздо более дружелюбно, чем я мог от него ожидать; мне даже показалось, что в подобных обстоятельствах следовало бы проявить большую суровость.
– Да, мистер Холмс, – отвечал лорд Фрэнсис. – Я оставил слуг постарше, но если надо отозвать кого-то из отпуска, только скажите…
И вновь Холмс уверил его, что, по-видимому, в этом не будет необходимости – и взглянул на меня, словно бы прося подтвердить его слова. Я подыграл ему, заявив, что, разумеется, даже в урезанном составе подчиненные лорда Фрэнсиса вполне удовлетворят наши нужды, и мы с Холмсом заранее благодарны за гостеприимство лорда – и, само собой, Ее Величества – во время нашего расследования.
Однако Хэкетт и его сын взяли и понесли наш скудный багаж с таким недовольным и даже возмущенным видом, что я засомневался, действительно ли нам собираются оказать такое гостеприимство, за которое мы потом будем благодарны. Стоило мне присмотреться к лицу Хэкетта, и мое мрачное предчувствие лишь усилилось: лицо было обветренное, грубое и в целом – неприятное: волосы намного длиннее, чем подобает человеку такого положения; при этом коротко подстриженная черная борода придавала всему лицу довольно зловещий вид. Но безобразнее всего был его левый глаз – точнее, стекляшка, заменявшая ему таковой. Это было бы еще полбеды, несмотря на четыре глубоких рубца, разбегавшихся от глазницы – один вниз и три вверх. Но глаз, по-видимому, был дурно подогнан по мерке, и стоило Хэкетту слишком сильно нахмуриться, как под давлением брови стеклянный шарик выскакивал, и дворецкий неизменно ловил его в ладонь, не давая коснуться земли. В такие моменты изувеченная глазница – кости и изрубленная плоть – была видна целиком; поистине ужасное зрелище.
Впервые это случилось, когда Хэкетт-младший уронил мой футляр с удочками, и Хэкетт-старший нагнулся его поднять. Я стоял недалеко и видел, как ловко дворецкий выхватил из воздуха падающий глаз, быстро вставил его на место и выпрямился, не привлекая к себе ничьего внимания. Заметив, что я один видел это действо, Хэкетт заметно помрачнел и сказал, тихо, но с горечью, столь характерной для некоторых носителей кельтской крови:
– Прощенья просим, сударь. Надеюсь, ваше благородие на меня не в обиде.
Эта реплика могла бы показаться чудовищно несообразной, но она удивительно соответствовала тому образу Хэкетта, который у меня сложился. Наша маленькая процессия тем временем двигалась ко входу во дворец, я замыкал шествие, и мне было отчасти не по себе; я не видел никакой красоты вокруг, но заметил, какой густой туман остался после дождя, каким суровым кажется пейзаж в этом тумане и даже как сильно почернел от сажи и пыли веков большой фонтан во внутреннем дворе. Поэтому неудивительно, что, приблизившись ко входу во дворец, я уже напрягал все душевные силы, чтобы не повернуться налево, не взглянуть в последний раз на окна мрачной западной башни. В эту минуту я был твердо убежден, что если повернусь – увижу в окне призрачное лицо, беззвучно, отчаянно умоляющее о помощи, пощаде, правосудии…