Итальянский след
Шрифт:
Не то чтобы разочарован, нет, он был обижен тем, что увидел.
Номер представлял собой узкую комнату, напоминающую пенал, напротив двери было окно, на котором висело жалюзи из деревянных реек со следами белой краски. С одной стороны веревка истлела и оборвалась, с другой стороны еще держалась, поэтому решетка повисла наискосок. Отведя сноп досок в сторону, Пафнутьев увидел вовсе не залитую вечерними огнями набережную, не Средиземное море, и лунной дорожки он тоже не увидел. Перед его глазами открылся внутренний двор, заваленный ящиками, опутанный трубами, на дне двора стояли мусорные
– Я приветствую тебя, о, прекрасная Италия! – воскликнул Пафнутьев и поплотнее закрыл окно. Поскольку створки не хотели оставаться в сдвинутом состоянии и постоянно расходились, Пафнутьев подволок к окну тумбочку, более напоминающую комод, и подпер их. Запах отсыревших стен, влажного белья и старой, расслоившейся мебели – это было совсем не то, что он ожидал увидеть. – Ха! – сказал он непочтительно. – И это хваленая Италия?!
Пафнутьев мог сказать еще что-нибудь менее почтительное, но в дверь постучали, она открылась, и он увидел физиономию Халандовского. Опасливо оглянувшись в коридор, тот проскользнул в номер и плотно закрыл за собой дверь.
– Паша, беда! – прошептал Халандовский свистяще. – Представляешь, мы с Настенькой одновременно сели на кровать, можно сказать прилегли, а две ножки возьми да и надломись. Теперь с нас взыщут?
– Обязательно, – кивнул Пафнутьев. – А с меня – за это жалюзи.
– Ты его оборвал?
– Оно само оборвалось. Причем даже не в этом и не в прошлом году.
– А знаешь, куда выходит мое окно? Если думаешь, что оно выходит на Лигурийский залив, то ошибаешься.
– На гараж.
– Паша! – потрясенно закричал Халандовский. – Ты угадал!
– А мое – на кухонный двор, – мрачно сказал Пафнутьев. – Даже открыть его не могу. Воняет.
– Выход один. Выпить, Паша, надо. Не возражаешь?
– Я?!
– Понял.
– Только это… Не забудь, что мы познакомились час назад в придорожной забегаловке. Зовут меня Павел.
– Но я с твоего позволения все-таки останусь Аркашкой.
– И это правильно, – кивнул Пафнутьев. – Завтра с утра можешь называть меня Пашей. Но сначала пусть все увидят, что мы с тобой слегка пригубили итальянского вина. Если, конечно, мы пригубим вина.
– Вообще-то, у меня все с собой, – многозначительно сказал Халандовский.
– У меня тоже. Но надо выпить в баре. Не для себя, для общества.
– Ты, Паша, никогда не задумывался, как много мы делаем себе во вред, полагая, что это нужно обществу?
– Я думаю над этим постоянно, – сказал Пафнутьев скорбно. – Пошли. А то меня что-то давит, не то снаружи, не то изнутри.
– Это жажда, Паша, – сказал Халандовский.
Медленно, почти на ощупь, друг за дружкой они прошли по узкому коридору, спустились по лестнице и растерянно остановились в вестибюле. Здесь не было ни души, и спросить, как пройти в бар, было попросту не у кого. Тогда оба, не сговариваясь, прошли в одну сторону, они уперлись в закрытую дверь, вернулись обратно, нашли какие-то несвежие ступеньки вниз и неожиданно оказались в баре. Стенка с гнездами для бутылок, несколько столиков, стойка…
Бар был совершенно мертв.
Не было здесь ни бутылок, ни стаканов, ни стульев у столиков, не горели призывно и соблазняюще огни. В сумрачном, пыльном помещении царил все тот же сыроватый запах, который Пафнутьев почувствовал в номере.
– Павел Николаевич, – церемонно заговорил Халандовский, – не кажется ли вам, что выпить здесь будет несколько затруднительно?
– Даже невозможно.
Продолжая блуждать по гостинице, Пафнутьев и Халандовский оказались в столовой. Покрытые скатертями столы стояли вдоль стены, но, коснувшись невзначай одного из них, Пафнутьев озадачился – скатерть была влажной, ее постелили не более часа назад.
– Здесь нас будут кормить? – спросил Халандовский.
– Думаешь, будут?
– Знаешь, я засомневался.
За перегородкой они обнаружили проход на кухню. Плиты были холодны, кастрюли и сковородки свалены в углу, какой-то многодневной безжизненностью дохнуло от этого полутемного помещения.
– А вы не ждали нас, а мы приперлися, – пропел Халандовский вполголоса.
– Чего же ты хотел, Аркаша… Пригнали стадо. Главное – не допустить падежа, не потому, что скотину жалко, падеж скота – это убытки. Все нормально, все так и должно быть.
– После всего увиденного, Паша, мое желание выпить не просто окрепло, оно сделалось нестерпимым.
Вывод можно было сделать только один – гостиница мертва. Коридоры оказались не просто узкими или тусклыми, на полу не было ни единого коврика, лампочки то ли перегорели, то ли их выкрутили слесари и разнесли по домам, как это обычно делается не только в России, не только в России. Оборванные жалюзи из деревянных реек с шелушащейся краской, подламывающиеся ножки кроватей, холодная, немытая кухня… Если кормежка и предполагалась, то, скорее всего, ее закажут в соседней забегаловке – это экономнее, нежели содержать поваров, официантов, посудомоек, платить за электричество, горячую воду…
С этим не хотелось мириться, но все говорило об одном: гостиница действительно мертва, не было в ней ни единого постояльца, кроме пахомовских девочек да наспех сколоченной банды во главе с Худолеем, потерявшим разум от любви к неизвестно куда канувшей красавице Юшковой.
Оказавшись на набережной, Пафнутьев и Халандовский оглянулись на «Верону» – почти все окна были темны, только в нескольких номерах горел свет – девочки распаковывали сумки с нарядами.
Однако все это оказалось мелочью, самое большое потрясение друзья испытали чуть позже. Проходя мимо столиков под открытым небом, оба почти одновременно увидели…
Да, Ивана Ивановича Сысцова.
Тот сидел за столиком один, перед ним стояла бутылка красного вина, наполовину опорожненный стакан. Сам Сысцов был в светлом костюме, в черной рубашке и в черно-белом полосатом галстуке. Выглядел он нарядным, моложавым и радушным – заметив Пафнутьева, поднялся со своего стула и радостно замахал рукой, приглашая присоединиться. Как ни был ошарашен Пафнутьев, но вечная его привычка вести себя дурашливо в самых неожиданных положениях выручила и на этот раз.