Итальянское каприччио, или Странности любви
Шрифт:
Николай вошел, выставил вперед Аню и гаркнул:
— Тихо! Знакомьтесь, Аня с первого курса исторического.
— Будущий Карамзин, — изрек бородатый парень, налил в рюмку водки и провозгласил: — За Аню с первого курса! — и заставил ее выпить.
Николай растолкал своих гостей, освободив для нее место на кровати, рядом с бородачом.
Аня села, чуть откинувшись на подушку в пестрой наволочке, и растерянно слушала обрывки разговоров и споров. Господи, какая же она темная, можно сказать, даже малограмотная.
— Кьеркегор, конечно, великий мыслитель, но зануда, и читать его тошно.
— А я отдам всего твоего Кьеркегора за одну работу Бахтина.
— Бахтин неоригинален!
— Бросьте вы Кьеркегора, Бахтина. Мы живем в одно время с гениальным ученым Гумилевым и даже толком не знаем всех его работ.
Аня читала Гумилева «Мое открытие Хазарии». Запомнила совершенно неожиданную для себя гипотезу о связи влажных и сухих циклов в степи с цивилизацией кочевников.
— Между прочим, доподлинно установлено, что отца его, поэта Гумилева, расстреляли напрасно. Он не был замешан ни в каких заговорах белых офицеров, просто его офицерская честь не позволила называть имена.
— Чушь! — завопил бородатый, сидевший рядом с Аней. — Сплошная чушь, придуманная с лучшими намерениями теми, кто пытается пробить публикацию его стихов. Только не нужно из мелких конъюнктурных соображений умалять значение гибели замечательного поэта! — Бородатый вскочил на ноги.
«И все-таки — подумала Аня, — у них в головах каша, либо они уже наотмечались с утра пораньше…»
— Настоящих поэтов всегда убивают! Это истина, — заявил высокий блондин.
— А кого не убивают, тот не поэт?
— Не поэт. Вон Евтух процветает, и Вознесенский, и иже с ними. А Высоцкий…
— Высоцкий — бард.
Аня не успевала переводить взгляд с одного выкрикивающего свое категорическое суждение на другого. Рядом с ней снова плюхнулся бородатый и нормальным голосом, словно не он только что вопил как глашатай на площади, сказал:
— Наверное, смотрите на нас глазами нормального человека?
— Почему вы решили, что я нормальный человек?
— У вас лицо такое — спокойное, ясное, чистое и доброе. У нас ведь институт, можно сказать, благородных девиц, где мужиков на каждом курсе можно по пальцам перечесть. Вот в аспирантуре уже фифти-фифти. Большинство девиц бегают по аудиториям с какими-то заполошными лицами, сексуально-озабоченные, интеллектуально взвихренные, но ни черта ни в том, ни в другом не понимающие. Секс — это искусство, а интеллектуальность девиц — как брачное оперение у птиц. Я вас не шокирую?
Аня покачала отрицательно головой, и бородатый, оживившись, положил руку ей на колено.
— И еще у нас путают интеллектуальность с мозговой сумятицей и переводом таковой сумятицы в вязкие слова.
Аня глазами указала бородатому на руку, лежащую на ее колене, но он не заметил или сделал вид, что не заметил. Тогда она двумя пальцами с брезгливостью, как что-то гадкое, взяла за обшлаг куртки и убрала руку с колена.
— Даже так? — изобразил удивление бородатый.
— Даже так.
— Эх, если бы не Николай, влюбился бы я в тебя, как первокурсник.
— Ну, если мы уже на ты, то прими мои поздравления: впервые вижу человека, который может влюбиться по здравому размышлению.
— Один — ноль, — снисходительно одобрил бородатый.
К ним подошел Николай.
— Ты извини, — обратился он к Ане, — мальчишки расшумелись, и каждый о своем.
— Мне очень интересно.
— Да, да, — бородач, — я не даю ей скучать.
— Ну тогда я спокоен, пойду разнимать спорщиков, пока не полетели пух и перья — я как-никак хозяин дома, — весело парировал Николай и отошел.
— Вот так манеры! Не то что у меня, я до сих пор не представился. Меня зовут Филипп, можно просто Филя.
— Простофиля? — засмеялась Аня.
— Совершенно верно. Я всегда первый говорю это, чтобы у собеседника не возникло спонтанное желание сострить, ибо слушать одну и ту же остроту, начиная с детского садика, согласитесь, пошло, — с нарочитой небрежностью бросил бородач.
Аня засмеялась и, протянув ему руку, представилась:
— Ну а я — Аня.
— Мы знаем. И, между прочим, не только потому, что твое имя назвал хозяин, — он нам о тебе все уши прожужжал.
Аня почувствовала, что краснеет, и промолчала. Филипп склонился к ней и шепнул:
— Завидую Кольке. — Потом, ерничая, добавил: — И чего в нем такие хорошие девочки находят?
Аня рассердилась и чуть было не ляпнула: что ж ты друга-то продаешь! — но сдержалась и заставила себя улыбнуться.
— Каждая свое.
— Два — ноль!
Снова подошел Николай, турнул с места Филиппа и сел рядом с Аней.
— Ты сегодня очень красивая. Я так рад, что вытащил тебя.
— Притащил — так будет точнее. Дома ничего не знают.
— Ты можешь позвонить, телефон в прихожей. Пойдем, я покажу.
Они вышли в прихожую, и, когда Аня набирала номер, он поцеловал ее и быстро шепнул:
— Предупреди, что придешь поздно. Я провожу тебя…
Николай вернулся в комнату, Аня поговорила с отцом и тоже пошла в «келью». Народ уже собирался уходить, как-то дружно и словно по команде. Николай открыл дверь настежь, чтобы сквозняком вытянуло дым. Проводив последнего гостя, он быстро собрал бутылки, вынес на кухню, потом стряхнул весь пепел и окурки в газету, унес и долго не возвращался, а когда вернулся, в руках он держал бутылку шампанского.
— Это еще зачем? — удивилась Аня.
— Затем, что мы с тобой так и не выпили.
Он откупорил бутылку, налил в два стакана, подал один Ане, встал перед ней на колено и, заглядывая в глаза, сказал:
— За тебя.
«За нас», — мысленно поправила его Аня.
Они выпили.
Николай снова наполнил стаканы.
— За нас! — провозгласил он, словно подслушал ее мысли.
Он обнял ее и стал покрывать летучими поцелуями уголки губ, глаза, шею, шепча все время:
— Я так соскучился по тебе…