Итан Фром
Шрифт:
В те редкие вечера, когда в деревне устраивалось какое-нибудь веселье и Мэтти Силвер, двоюродная племянница его жены, отправлялась немного поразвлечься, Фром всегда приходил за ней в Старкфилд, и они вместе возвращались домой. Когда Мэтти поселилась в их доме, жена Итана сама предложила давать молоденькой девушке возможность побыть на людях. Раньше Мэтти Силвер жила в Стамфорде, [5] когда же она переехала к Фромам и стала помогать своей родственнице по хозяйству, было решено, что, поскольку денег ей платить не собирались, иногда ее надо отпускать поразвлечься, чтобы она не чувствовала слишком остро разницу между городским образом жизни и уединением старкфилдской фермы. Если бы не это соображение, как потом с горечью думал Фром, его жене
5
Стамфорд — город в штате Коннектикут, близ Нью-Йорка.
Когда Зена в первый раз предложила отпускать Мэтти по вечерам в поселок, Итан внутренне воспротивился — перспектива вышагивать по две мили туда и назад после тяжелого дня на ферме его отнюдь не привлекала; но по прошествии недолгого времени его позиция совершенно переменилась, и теперь, если бы гулянья в Старкфилде стали устраиваться каждый вечер, он с восторгом бы это приветствовал.
Мэтти Силвер жила у них уже год, и Итан мог видеть ее по многу раз в день — с раннего утра до того часа, когда все собирались за ужином. Однако никакое будничное общение не могло сравниться с теми минутами, когда они поздним вечером вдвоем возвращались домой и он держал ее под руку, а она старалась приноровить к его размашистым шагам свою летящую походку. Он почувствовал к ней симпатию с первого дня, когда встречал ее на станции в Корбери-Флэтс; еще из вагона она улыбалась и махала ему рукой, а потом с подножки крикнула: «Вы, наверно, Итан!» И когда она сошла на платформу, обвешанная узелками и котомками, он подумал, оглядев ее щупленькую фигурку: «Такая вряд ли много наработает, но зато по крайней мере без фокусов». С нею в его доме поселилась юность и радость жизни, и это было благотворно само по себе, как если бы в остывшем очаге развели огонь. Но еще важнее было то, что при ближайшем рассмотрении эта смышленая и старательная девочка, какою она на первых порах показалась Итану, раскрылась с новой, неожиданной стороны. Она умела смотреть и слушать; ей можно было показывать и рассказывать, и Итан испытывал подлинное блаженство, сознавая, что все, чему он ее научил, глубоко западает ей в память и что в любой момент по своему желанию он может вновь заставить зазвучать однажды затронутые струны ее души.
Сладость близкого общения с нею Итан чувствовал особенно остро во время этих уединенных ночных возвращений. С детства, не в пример окружающим, он был восприимчив к красоте мира. Позднее это прирожденное свойство получило опору в тех начатках естествознания, которые он успел приобрести, и даже в самые горькие минуты голоса земли и неба, звучавшие с такой убедительной силой, приносили ему душевное успокоение. Но до сих пор восприимчивость к красоте жила в нем молчаливой болью, и к радости, которую давало лицезрение прекрасного, нередко примешивалась грусть. Он даже не знал, живут ли кроме него на свете люди, подвластные таким же чувствам, или он один наделен этим печальным даром.
И вот неожиданно у него появилась родная душа, как и он, трепетавшая перед необъяснимым чудом природы. Рядом с ним — под одной крышей, за одним столом — был теперь кто-то, кому можно было сказать: «Смотри, во-он там Орион, а правее, видишь, большая, яркая, эта называется Альдебаран, а чуть подальше целая стайка звездочек — будто пчелы роятся, правда? — это Плеяды…»; кто-то, кого можно было остановить перед гранитным пластом, проглядывающим сквозь заросли папоротника, и заворожить величественной панорамой ледникового периода, а заодно и рассказом обо всех остальных туманных эрах истории Земли… С жадностью впитывая все, чему он ее учил, Мэтти одновременно поражалась его учености, и это льстило его самолюбию. Были к тому же и другие моменты — необъяснимого и острого блаженства, когда они вместе замирали в немом восторге при виде алого морозного заката над грядой заснеженных холмов, или вереницы облаков, плывущих над золотистой жнитвой, или густо-синих теней на блестящем под солнцем снегу.
Когда Мэтти один раз воскликнула при нем: «До чего красиво — прямо как на картине нарисовано!» — Итан решил, что лучше не скажешь, что наконец-то найдены слова, способные выразить сокровенную тайну его души…
Но сейчас, пока он стоял в темноте, прильнув к церковному окну, к его воспоминаниям уже примешивалась горечь утраты. Как только он мог подумать, что его скучные разговоры и впрямь занимают ее? Сам он оживлялся только в ее присутствии, и то, что она без него была так оживлена и весела, так упоенно кружилась в танце, перелетая от партнера к партнеру, казалось ему прямым доказательством ее равнодушия. На тех, кто танцевал с нею, она смотрела с тем же открытым, радостным выражением, которое — всякий раз, когда ее лицо обращалось к нему, — напоминало ему распахнутое окно, озаренное отблесками заката. В глаза ему бросились еще какие-то знакомые и милые черточки — а ведь он в своем глупом самодовольстве был уверен, что они предназначаются для него одного: привычка откидывать голову назад перед тем как рассмеяться — она словно пробовала собственный смех на вкус, — или манера медленно опускать ресницы, когда что-то волновало ее или трогало.
Все, что Итан успел увидеть, больно задело его и пробудило дремавшие в нем страхи. Его супруга никогда не выказывала признаков ревности, но в последнее время беспрестанно ворчала, что в доме все делается не так, как следует, и разными окольными путями давала понять, что недовольна своей нерасторопной помощницей. Зена всегда была, как говорили в Старкфилде, «хворая», и Фрому волей-неволей приходилось признать, что если ее хворобы не выдуманные, то для помощи по хозяйству ей и вправду нужна пара более крепких рук, чем у Мэтти.
Хозяйственными способностями Мэтти не блистала, да и в родительском доме ее мало к чему приучили. Правда, она схватывала все на лету, но при этом была забывчива, рассеянна, а главное — не относилась к своим обязанностям всерьез. Итану думалось иногда, что, выйди она замуж по собственному выбору, в ней проснулся бы прирожденный инстинкт хозяйки, и ее печенья и соленья славились бы на всю округу; но работа по дому без ясной цели ничуть ее не привлекала. На первых порах все шло у нее вкривь и вкось — Итан частенько потешался над ее неумелостью, но она и сама смеялась вместе с ним, так что они быстро стали друзьями. Он старался как мог снять с нее часть забот — подымался раньше обычного, чтобы развести огонь в кухне, дрова приносил накануне вечером, забросил лесопилку и почти все время проводил на ферме, чтобы успеть и днем подсобить Мэтти по дому. В субботу вечером, дождавшись, пока женщины улягутся, он крадучись спускался в кухню и мыл пол, а однажды Зена застала его за ручкой маслобойки и молча пошла прочь, смерив мужа своим обычным непроницаемым взглядом.
С недавних пор он стал замечать и другие признаки ее недовольства — неопределенные, как и раньше, но явно тревожные. Как-то раз морозным зимним утром, когда он одевался при колеблющемся свете свечи — из неплотно пригнанного окна тянуло холодом, — Зена, еще лежавшая в постели, неожиданно нарушила молчание.
— Доктор не велит мне оставаться без помощи, — произнесла она своим всегдашним унылым тоном.
Он думал, что она еще спит, и при звуке ее голоса невольно вздрогнул, хотя и знал за женой привычку подолгу молчать, а потом ни с того ни с сего разражаться какой-нибудь речью.
Он обернулся и посмотрел на нее. В темноте контуры ее тела едва обозначались под ватным одеялом, а остроскулое лицо на белой подушке казалось тусклым и серым.
— Как это без помощи? — в недоумении повторил он.
— Ты же говоришь, что прислугу нам нанять не на что, а Мэтти-то не вечно здесь будет жить.
Фром снова повернулся к ней спиной, взял бритву, выпятил щеку и наклонился, пытаясь поймать свое отражение в мутном зеркале над умывальником.
— Где же ей еще жить, по-твоему?
— Возьмет да замуж выйдет, — протянула Зена.
— Пока она тебе нужна, никуда она отсюда не денется, — возразил он, энергично выскабливая подбородок.
— А я не желаю, чтоб люди говорили, будто я стою поперек дороги бедной девушке, мешаю ей выйти за такого самостоятельного парня, как Деннис Иди, — возразила Зена тоном обиженного самоуничижения.
Метнув в зеркало сердитый взгляд, Итан запрокинул голову, чтобы провести бритвой от уха к подбородку; рука у него не дрожала, но момент был ответственный, и под этим предлогом он промолчал.