Итоги № 4 (2012)
Шрифт:
— Чем же?
— Лигачев должен был приехать к нам в редакцию. Мы напекли булочек, накрыли стол, вскипятили чайник. Приехал Егор Кузьмич, провожают его в мой кабинет, где уже вся редакция собралась. Я в волнении предлагаю ему угощение, берусь за чайник, и вдруг чья-то рука твердо отводит мою руку с чайником в сторону. Я оглядываюсь и вижу, что за спиной у меня стоит амбал, он распахивает свой пиджак, внутри которого вшит карман, достает оттуда термос и наливает Лигачеву чай. То есть Егор Кузьмич пришел в святая святых — на советское Центральное телевидение, откуда шло вещание на всю страну, и имел подозрение, что мы можем его отравить (или его охрана так думала, что не меняет сути дела). Они считали нас потенциальными отравителями! Это, конечно, меня тогда больно задело. Ну а потом он стал говорить, что таких подростков, которых мы показываем в «12-ом этаже», нет, что это все приглашенные артисты. Это, конечно, был полный бред. Хоть сейчас можно спросить, например, у Сережи Брилева (сегодня — ведущий итоговой программы «Вести» на телеканале «Россия»), был ли
— Горбачев тоже относился с подозрением?
— С Горбачевым я познакомился позже — когда работал в программе «Время». «12-й этаж», который я вел, будучи главным редактором молодежной редакции, закрыли. И по логике меня самого надо было закрыть в прямом смысле этого слова. А вместо этого я становлюсь главным редактором программы «Время». Я сам был в шоке. Говорят, это была идея Яковлева, который хотел, чтобы атмосфера молодежных программ переселилась в большой политический эфир, в программу «Время». Тогда-то я стал ездить с Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной в его поездки. Там появилась возможность личного контакта. Как-то произошел забавный момент. У меня есть фотографии с Ельциным, Горбачевым, Путиным, Медведевым, где я касаюсь их. Это не просто так: мне всегда было интересно, что под пиджаком — что-то вялое, безжизненное или меня током ударит. У меня была просто идея фикс прикоснуться к интересному мне человеку.
И вот мне довелось дотронуться до бицепса Горбачева. До того он мне представлялся округлым и немножко одутловатым таким. Не только физически, внутренне тоже. А оказалось, что у него совершенно стальной бицепс. Совсем не мягкий на ощупь. И это интересно, потому что тело и сознание очень связаны.
— А характер твердый?
— Судите сами. Когда мы только познакомились, это был очень жизнерадостный человек, очень оптимистичный, сильный, искренне веривший в идеалы. И Раиса Максимовна играла немаловажную роль при нем. Когда была встреча с Джорджем Бушем-старшим, произошел забавный эпизод. Были два корабля — наш и американский. И все ходили друг к другу в гости. Настала очередь американцев нанести нам визит. Наша делегация выстроилась по ранжиру, и Раиса Максимовна с Михаилом Сергеевичем показывали Джорджу и Барбаре Буш свою свиту. И вот она идет и представляет — это министр такой-то, это писатель такой-то, а это художник такой-то. А когда дошли до меня, у нее просто на лице появилась умилительная улыбка, она сказала: «А это наш любимый ведущий», — и похлопала меня по щеке. Я не знал, как на это реагировать — то ли оскорбиться, то ли обрадоваться. Но через месяц после этого программу «7 дней», которую я вел по воскресеньям, закрыли. Причем закрыли с иезуитской формулировкой, которую выдало Политбюро: восстановить программу «Время» по воскресеньям. Такое ощущение, что «Время» куда-то случайно подевалось и Политбюро решило восстановить справедливость. А ведь в «7 днях» была настоящая информация, аналитика и политика. Это были прямые эфиры с бастующими шахтерами, которые говорили все, что они думают о советской власти, в прямом эфире снимали с работы секретарей обкомов, на улицы выходили тысячи людей. Конечно, власти не могло это понравиться. В радикальных изменениях информационной политики телевидения того времени огромную роль сыграли Ольвар Какучая, Олег Добродеев, Татьяна Миткова, Александр Тихомиров, Владимир Молчанов и многие другие. Это была сильнейшая команда.
— Но ведь вы были членом партии. И при этом подрывали основы, получается.
— Больше вам скажу: я был (и остаюсь) патриотом своей страны. Все, что не вписывалось, вроде того фестиваля дружбы узбекской и таджикской молодежи, все, о чем читал в «Самиздате», я считал перегибами и частностями. И я верил, что при надлежащих преобразованиях социалистический строй можно и нужно сохранить. На последнем съезде партии я был делегатом, потому что являлся членом парткома Гостелерадио. Мне дали буквально пять минут, и я выступил с пятью тезисами. Я сказал, что в КГБ, милиции, прокуратуре не должно быть членов коммунистической партии, потому что они охраняют не коммунистическую партию, а народ.
— Это в каком году было?
— В 1990-м. Потом я уже ушел отовсюду — и с Гостелерадио, и со всех постов. Второй пункт: журналисты не имеют право быть членами партии. Хочешь быть членом партии, иди работать в партийную газету. Журналист должен служить народу, а не одной партии. И так далее. И генерал Лебедь, сидя в зале, стал сгонять меня с трибуны и освистывать.
— Многие сегодня стараются забыть о том, что были в партии, откреститься.
— Мне совершенно не стыдно, что я был членом партии. Ну был, но ведь и сам же занимался демонтажем этой насквозь фальшивой системы. Не надо забывать, что в сегодняшней России есть прослойка людей, от которых что-то зависит, которые не стыдятся своего комсомольского и партийного прошлого. Они переживали драму прозрения и осознания, что такое свобода. Свобода — это самый главный дар Божий. И высшая цель жизни человека — путь к свободе. Свобода не может быть всеобщей: нет полной свободы ни в капиталистическом обществе, ни в демократическом, ни тем более в авторитарном. Свобода — это персональное. Это тяжелый путь, схожий с восхождением на почти отвесную гору. Нельзя остановиться, отдохнуть, а потом продолжить карабкаться дальше. Как только остановился,
— Разве может быть свобода на телевидении, особенно если речь идет о политике?
— Знаете, единственный мой пост, который мне в этом смысле иногда хотелось бы вычеркнуть из своей биографии, это председатель ВГТРК. Я туда не по-праведному пришел, и не по-праведному оттуда ушел.
— В каком смысле?
— Сейчас я вам расскажу, как все было. Считайте, что это небольшая исповедь. Первый разговор о должности председателя ВГТРК со мной провел Коржаков. Он не говорил об отмене выборов, он рассказывал, как Борис Николаевич устал от Попцова, что нужна свежая молодая кровь. Но было совершенно очевидно, что есть там какая-то другая подоплека. Многие считали, что лучше было бы выборы вообще не проводить. А уж если проводить, то так, чтобы выбора особого не было. Все боялись, что Ельцин не пойдет на выборы, что победит Зюганов. В воздухе пахло серой. И я сказал: пусть мне сам Ельцин предложит этот пост, тогда я пойду. Я был уверен, что тут-то меня и пошлют. Но вместо этого меня пригласили сопровождать Бориса Николаевича в составе его свиты в Екатеринбург, где он как раз и объявил, что будет участвовать в избирательной кампании. Для меня это был решающий момент. После этого мне Ельцин предложил пост председателя ВГТРК, и я согласился. Я готов был участвовать в схватке, а если проиграем, готов был участвовать в дальнейшей борьбе.
— То есть вы так верили в Ельцина?
— Знаете, я никогда не боготворил Ельцина, хотя понимал, что в судьбоносный момент вокруг него сплотилась лучшая часть общества, интеллигенции. Было время, когда я им восхищался, но это было очень короткое время.
— Август 1991-го?
— Да, конечно. Даже до этого. Но то, что было в 1993-м, что было после 14 февраля 1996 года, когда он объявил, что идет на выборы, меня очень разочаровало. Есть события, которые имеют колоссальную отдаленность в результате. Тогда грамотные, но циничные люди выдвинули такую идею: давайте выберем лучшее из двух зол, и тем самым изнасиловали страну. Как и многие, я сомневаюсь в том, что результаты выборов не были подтасованы. Не вполне уверен, что люди бы выбрали Зюганова. Но почти уверен, что Зюганов бы не продержался долго, потому что коммунистическая идея себя исчерпала. Все-таки проснулись люди — закончился уже «сон разума, который рождает чудовищ». Мне довелось присутствовать на заседаниях предвыборного штаба. Денег было немного в стране. И вот встал вопрос — повысить пенсии или те же деньги потратить на это предвыборное шоу. Один из членов штаба сказал, что эффект от повышения пенсий, конечно, может быть больше. Но лучше мыслить в историческом масштабе — так ведь придется без конца повышать пенсии, а это поколение коммуняк все равно умрет, так пусть оно умрет скорее. Другой пример. Зашла речь о том, что надо продавать золото, золотые запасы. И главный банкир сказал, что делать этого нельзя. И вот встал один очень интеллигентный человек и сказал: «Помните книгу «Ленин в Цюрихе» Солженицына? Помните, Ленин там говорит: «Через месяц или будем болтаться на виселице, или будем министрами». Какое тут, к черту, золото?! Вот такой был подход — настоящая бесовщина в булгаковском смысле. Такая дерзкая, веселая бесовщина 90-х.
Не знаю, до какой степени Ельцин был в курсе всего этого. Он был такой уральской могучей сосной, которую взяли наперевес и которой пробивали стену. Он был во многом орудием в их руках. Да, он хотел быть президентом. Но я помню слезы Наины Иосифовны, которая очень не хотела, чтобы он шел на выборы. Все эти его инфаркты и пляски... На наших глазах происходили похороны с карнавалом. Я давал эфирное время Святославу Николаевичу Федорову, кандидату в президенты России, — и меня за это били. Мы со Светой Сорокиной стали вести программу «Открытые новости» — и ее закрыли. Я часто задерживался вечерами на работе и пил. Один. Я стал чужим во всей этой тусовке — вскоре меня перестали приглашать на заседания предвыборного штаба, вообще старались держать меня на расстоянии, потому что просто молчать и бездействовать я не мог.
— Зачем такие сложности? Могли ведь просто уволить...
— До выборов боялись. Убрать публичного человека с репутацией — скандал. Попытались потом. Меня вызвал Анатолий Борисович Чубайс и сказал, что Борис Николаевич недоволен тем, что я пью. А я прекрасно знал, что у Ельцина в этот момент были серьезные проблемы с алкоголем. И я ему ответил: пусть мне Борис Николаевич позвонит и скажет, что я должен уйти, в тот же момент уйду. И мы оба захохотали, потому что услышать от Ельцина, что он недоволен моим пьянством, было бы в тот момент попросту смешно. На меня писали кляузы, письма со всякими гадостями подписывали даже те, к кому я очень тепло относился. Ничего не подтверждалось. Надо было меня убрать, а я не убирался. Я продолжал работать, давал дорогу молодым, появлялись новые форматы, популярные программы. А потом применили самый простой способ — просто перестали выделять деньги компании. И в какой-то момент я понял, что нечем платить зарплату людям — у меня коллектив две тысячи человек только в Москве. Я, конечно, написал заявление по собственному желанию, сказал в нем все, что думаю, но ушел, и тут же деньги появились. Я не хочу сказать, что я был намного лучше тех людей, которые выступали на этих заседаниях штабов. Я же не дал никому по морде, открыто этому не противостоял, принял тезис о том, что «лучшее из двух зол» важнее честных выборов. Но я думаю, что за это заплатил самой звонкой монетой, которая существует, — раскаянием и покаянием. В данном случае даже публичным. А тогда я вернулся на ТВ-6 и несколько лет был счастлив и гармоничен.