Иудей
Шрифт:
Волки тогда будут жить в горах с ягнятами вместе,
Мирно питаясь травой, пастись будут барсы с козлами
И медведицы вместе с коровами в пастбище общем.
Львы, кровожадные ныне, тогда, как быки, соломой
Будут питаться, ребёнку к себе подходить позволяя.
Бог в то время зверей всех и гадов любовью наполнит.
Малые дети тогда будут спать с ядовитой змеёю,
Ибо от зла охранять их будет десница Господня…
— Ну, давай, давай, Лука, — нетерпеливо проговорила от очага Миррена. — Будет уж тебе!..
— Сейчас, сейчас, — не отрываясь, отозвался Лука. — Вот сейчас…
И он жадно читал:
Радуйся, дева невинная, и торжеством преисполнись:
Небо и землю создавший навеки в Тебе поселится…
— Ах,
Но так как эти стращания Господом у дверей повторялись слишком уж часто, это пугать перестало, и все считали уже такие угрозы простым приёмом красноречия для усилия значения собственных слов.
Старые рукописания, тихо курясь, догорали. Христиане вообще с большим удовольствием сжигали языческих авторов, и потому верные хвалили усердие Миррены…
— Ну, а что в Риме слышно? — спросил её кто-то.
Миррена была близка к высшим кругам общества, и потому её единомышленники твёрдо верили в её осведомлённость. Миррена, глядя, как поганые рукописания тихо превращаются в пепел, стала рассказывать, как идёт на Рим старый Гальба, как Веспасиан воюет в Иудее, как в Кампанье, под Бавлами, какая-то поселянка родила змею с рожками… Все стали ужасаться и гадать, что бы это могло значить… Но кто-то вспомнил, что нехорошо предаваться так празднословию, и старый Лин начал молитву…
LXIII. ЧИСЛО ЗВЕРЯ: 666
Волна преследований нововеров из Рима перебросилась и в Азию и захватила все крупные города. Но как в Риме вера была только предлогом для кровавых вакханалий, так точно предлогом была она и в других местах: когда хочется немножко позабавиться, повод человек находит легко. И тут, на востоке, было много отрёкшихся, и тут, как и в Риме, образовались маленькие ячейки наиболее упорных, и тут, как и в Риме, когда волна крови прошла, из ячеек этих снова началась работа верных…
Едва ли не самым важным центром стал, вместо Рима, богатый Эфес. Тут во главе верных стоял по-прежнему старенький Иоханан. Среди верных укрепилось мнение, что он не умрёт никогда и дождётся — за свою твёрдость в вере — пришествия Господа. За смертью Иакова старик счёл себя вправе возложить на главу свою золотой обруч, как, по примеру первосвященника, носил его Иаков: очень это было старику приятно — вознаградить так себя за верность Господу…
Вокруг него, творя легенду, уже работали, как это всегда бывает, языки. Рассказывали, что он ест только по воскресеньям и то только по одному финику. Верные в Эфесе вообще были ярыми вегетарианцами. В интересах вегетарианства они даже искажали предания. Такой аскет, как Иоханан Креститель не мог, по их мнению, есть акрид — вместо они писали , то есть, другими словами, пророк ел не саранчу, а дикий мёд. И Иисус не мог есть на пасху барашка: в его слова они, не стесняясь, вставляли — «Я не хотел есть с вами мяса на эту пасху». Они питали отвращение к вину, так что даже на братской вечере они употребляли воду. Они избегали умащения маслом и даже омовения были оставлены: хотели угодить Господу и грязью…
Об Иоханане с восторгом рассказывали, как раз, во время проповеди, он заметил в толпе сильного красивого юношу. Угадав его дарование, он поручил его местным старцам. Но, получив крещение, молодой человек увлёкся разгульной жизнью и стал даже во главе разбойничьей шайки. Узнав об этом, Иоханан без провожатых отправился в стан разбойников. Увидав его, молодец — его звали Дэмеас — бросился бежать, но старик, собрав все свои силёнки, побежал за ним, умоляя его остановиться. Дэмеас раскаялся и возвратился к церкви…
И много таких рассказов ходило среди верных о старом проповеднике.
Но и тут, как и в Риме, как и везде, молодое учение менялось изо дня в день. Под влиянием споров с иноверцами старенький руководитель эфесской общинки, сам того не замечая,
Когда, бывало, Иоханан слабел и не мог сам ходить, верные носили его на собрания на носилках, и там он повторял им только одно: детки, любите друг друга… Но слишком буквально принимать это приглашение никак не следует: это относилось только к деткам, да и то когда они во всем слушались старенького пресвитера. Твёрдый иудей, Иоханан не любил, а жестоко ненавидел Павла и неустанно и резко обличал этого враля и его последователей. А когда раз в публичных банях он увидел среди мывшихся известного гностика, то есть прежде всего лжеучителя, Коринфа, он в ужасе закричал:
— Бежим скорее и пусть дом, в котором находится сей враг истины, падёт на него!..
И не только явный лжеучитель Керинф стоял старичку поперёк дороги, такие люди были даже среди верных, как Диотреф, который стоял во главе одной маленькой общинки в Азии и совершенно не признавал власти Иоханана. Он не принимал послов от него, не сообщал своей церковке его посланий и настаивал, чтобы все оставили старика. Против Диотрефа в той же общинке восстал Гай. Вспыхнула ожесточённая борьба — как в Коринфе, Эфесе, Риме, везде и всегда, — которая кончилась тем, что Диотреф выбросил Гая с его приверженцами из церкви. Лжеучителей вообще было очень много. Если Павел провозглашал свободу от закона, то многие сейчас же начинали с удовольствием проповедовать, что «все позволено». Если кто говорил об умерщвлении плоти, то сейчас же находились люди, которые начинали убивать плоть посредством всяких излишеств в плотских наслаждениях. Если старенький Иоханан провозглашал, что христианин не должен делать греха, то его понимали, что, чтобы христианин, сын света, ни делал, греха в том нет, ибо он уже сын света. И вместо благословенной любви всегда получалась ожесточённая борьба на все стороны: сам Иоханан вынужден был требовать, чтобы верные любили бы всех, конечно, ибо Бог есть любовь, но отказывали бы в братском приветствии всем, кто с этим не согласен и кто вообще мыслит иначе. И не чужд был старичок старого иудейского завета: накормить врага, простить врагу, ибо этим способом ты как бы надеваешь на голову его горшок с раскалёнными углями…
В учение его неудержимо просачивались все новые и новые струйки. Старичок стал уже поговаривать о Параклете, небесном духе, помощнике, которого оставил на земле Христос. Параклет этот из себя ничего не черпает, но все получает от Сына, но он нужен, ибо от времени до времени он будет провозглашать то, что Мессия не счёл нужным поведать человечеству. И другая струйка намечалась в его проповеди, порождённая Нероном. Поклонение императору и Риму было в те времена в Азии весьма распространено, но так как Нерон был несомненный Зверь — так вошло в историю воспоминание о его деяниях в садах ватиканских, — то, значит, языческий мир обоготворил вместо Бога зверя, и надо с этой ужасающей опасностью бороться. После смерти Нерона тотчас же поползли тёмные слухи по всей земле, что он спасся, жив и собирает войско не то у парфян, не то на островах, — значит, надо готовиться на последний бой со Зверем, бой, который должен, по-видимому, предшествовать пришествию Сына, заклатого Агнца. Жуть охватила верных, и пламенное воображение старенького Иоханана заработало. Он видел теперь весь мир как бы сквозь кровь, огонь и дым предстоящих вселенских боев…