Иван-чай-сутра
Шрифт:
Парень засмеялся.
— Не врублюсь, чему ты прикалываешься, — пробормотала девушка.
— Просто я представил этот глюк, ха-ха, Абрамовича на телеге с книгами. Или Чубайса. И какие книги? Все небось дзэн, ом мани падме хум и прочий спам. Короче, сплошная измена. Но, запомни, подруга, люген абен курц байн! У лжи короткие ноги. На ней далеко не уедешь.
— Как будто у твоей ноги длиннее.
— Моя структура прочнее, понятнее…
— … примитивнее. Война будущего начинается сегодня…
И, словно бы в подтверждение сказанному, из тьмы, окружавшей
— Милитаристы свинтят, дадут стрелялку, — сказала девушка.
— Ну и? — отозвался парень. — Послужу хаймиш эдэ. А что? В истерике на стану коцать вены. Я не пац.
— Конечно. А на Кавказ подпишут?
— Ну все! Птича заскребла пацификом. Пора спать. Иначе доклад на тему имперских амбиций, ядерной угрозы и мужского шовинизма обеспечен. Фест шлафен. Унд зинлих вуншен мир во всем мире. Унд много воды, чистой, словно кальт христаль. Не мучай нас, Маня! — И парень жалобно взвыл.
Волк, оставлявший за собой четкие отпечатки, которые хорошо будут видны на красноватой глине утром, запнулся, прервал свой летящий размеренный шаг по обочине дороги, поднял мокрую от росы морду и устремил взгляд янтарных глаз на гору, потянул носом. На лохматых деревьях мерцали отсветы; жалкое подвывание доносилось оттуда. И волк продолжил свой неспешный бег по дороге мимо горы, даже не подумав свернуть. Он уходил в глубь Вороньего леса — и дальше через заросшие поля и овраги, болотца и ручьи, в логово на Усадьбе.
А люди на горе еще некоторое время сидели у костра и о чем-то говорили, спорили; потом разошлись по палаткам.
…Глубокой ночью девушка выбралась наружу.
Иглы сосен шипели в темноте, как будто попадали на дорожки старых пластинок. Дул теплый, густой ветер. Она присела на корточки в траве. Потом хотела тут же нырнуть в палатку, но, замерла, прислушиваясь.
Тихие звуки доносились с вершины горы. Кажется, ветер играл на трубе, огромный и черный. Среди сосен еще рдели угли, призрачно освещая велосипед. Девушка потянулась под теплым ветром, зевнула. Во всем этом было что-то знакомое, давнее. Может быть, гора ей снилась давным-давно, или кто-то писал о ней, и сейчас она пыталась вспомнить это полузабытое стихотворение… Еще раз окинув взглядом гору, она юркнула в палатку. И, уже засыпая, услышала дождь.
Алекс очнулся, когда ткань палатки промокла и на его лицо упали капли. Пришлось выбираться из палатки, разворачивать целлофан и набрасывать его сверху, укреплять растяжки. Надо было сделать это сразу, но он, как всегда, поленился; да и не хотелось целлофанового шума. А теплый ночной ветер не предвещал хорошей погоды.
Алекс залез в спальник. Вообще-то он уже должен досыпать на втором этаже дома с плесневелыми стенами… Через три часа зазвенит будильник, и
Но маски сброшены. Противостояние, каким бы смешным и нелепым оно не казалось, началось: послушный раб-горожанин отказался вовремявернуться.
Дождь набирал силу, крупно стучал по целлофану. Алекс подумал, что надо бы подставить под полог котелки, вчера они опорожнили всю канистру, в дождь идти на родник не с руки, дождевик он, как обычно, забыл. И он собирался вылезти из палатки, но как-то незаметно снова уснул…
Совсем рядом громко свистнула птица, и Алекс проснулся. Было тихо. Поворочавшись, он вылез из палатки, зачерпнул дождевой воды из провисшего полога, ополоснул лицо; разглаживая бороду, оглянулся. Мокрая палатка-юрта соседей тускло синела у стены иван-чая. В небе пузырились облака и тучи, кое-где синели разрывы. Омытые ливнем леса зеленели до горизонтов.
Алекс быстро развел костер, нащепав лучинок и обсыпав их засахарившейся смолой. Дымок потянулся меж сосен к небу. С ржавых перекладин вышки падали капли. Он слил воду из полога, набрался целый котелок. Из-за Белого леса вдруг наплыло облако беспокойных кличей. Это кричали журавли на своем болоте. Только сегодня они запоздали. В сыром воздухе крики были особенно звучны. Одно время журавлей здесь вовсе не было, они поселились на болоте лишь в девяносто втором году, и из года в год сюда возвращались. Местность вытесняла людей, предоставляя пространство жизни своим верным детям. И Алексу с Егором это только нравилось. Но теперь все могло перемениться.
А пока журавли кричали. В низинах вставали туманы, как будто еще одно небо лежало у стоп деревьев. Как будто на этом небе деревья и росли и плавали холмы с иван-чаем.
Из палатки показалась заспанная девушка в разноцветном свитере с капюшоном и рваных джинсах. Алекс с ней поздоровался.
— Это тоже… чиновники? — хрипло крикнул Кир из палатки. — Борзописцы, бюрократы.
— Это журавли, дурилка! — хмуро ответила девушка.
— Я и говорю, чиновники, не дают поспать. Цигойнер.
Пасмурное лицо девушки посветлело, не выдержав, она улыбнулась.
— Почему цыгане-то?
— Так ты о них все время читаешь индостанские стихи.
Девушка покачала головой. Сквозь прорехи в ее джинсах виднелось золотистое от солнца тело. Она повязала волосы изумрудной тесемкой, заглянула в котелки и сообщила, что они полные.
— Преврати ее скорее в кашу с мясом! — крикнул Кир.
У Алекса, кроме заварки и нескольких кусков сахара ничего не оставалось. Откуда он мог знать, что прогулка затянется. Он решил немного попоститься на горе. Почему бы и нет? Когда-то они с Егором именно так и собирались странствовать — налегке, питаясь корневищами кувшинок, тростника, дикими яблоками, малиной. Голод полезен, если ты решил немного глубже проникнуть в свойства вещей. Первым на себе это попробовал Егор, прочитавший книгу Элиаде «Шаманизм». Посвящение шамана всегда происходило по этому сценарию: голод-одиночество-путешествие. В результате Егор — и так-то «дохловатый» — похудел на десять кг, но зато набрел на идею звучащей карты, то есть он ее даже уже услышал. Теперь в невольную аскезу впал и Алекс.