Иван Грозный
Шрифт:
На чем основано представление Новодворского о громадной армии Ивана IV, — мы не знаем. Цифры в 300 000, кажется, никогда не было в Москве. В эту же пору, после стольких походов, надо думать, было трудно собрать и 50000. Однако, имей Грозный даже и такое войско, он мог бы если не прямо нападать на корпуса Батория, занятые осадами, то, по крайней мере, исполнять опасные для польского короля диверсии во фланги, в Ливонию, на Оршу и на Киев. Но очевидно и таких сил не было, и отсюда новое основание его странного бездействия.
Очень характерно, что вожди наемников, служившие Ивану IV, Магнус и Фаренсбах покинули его и перешли к Баторию: они почуяли, что дело царя проиграно.
5
До решительного столкновения с Баторием Иван IV относился к своему противнику с необычайным пренебрежением. В 1577 г. Баторий был занят осадой отпавшего от Польши Данцига и не мог воспрепятствовать походу Грозного на Лифляндию. Когда польский король жаловался, что царь, без объявления войны, забирает у него ливонские города, Иван IV отвечал: нечего королю беспокоиться о Ливонии, старой московской вотчине, когда его самого взяли с неведомого Семиградского воеводства только для занятия польской короны и Литовского великого княжества.
При переговорах о вечном мире Иван IV ставит большие требования, между прочим, выдачу ему Киева, Канева и Витебска. Он выдвигает по этому поводу новую династическую теорию: литовские Гедиминовичи происходят от полоцких Рогволодовичей: «Эти князья были славные великие государи, наши братья, во всей вселенной ведомые и по коленству (родству) нам братья; поэтому корона польская и великое княжество литовское — наши вотчины, ибо из этого княжеского рода не осталось никого, а сестра королевская (ставшая женою Батория) государству не отчичь». Когда литовские послы, оскорбившись отзывом о новом короле, сослались на избрание Давида, происходившего из низкого звания, Грозный ответил с обычной самоуверенностью: «То избранник божий, а здесь выбранный мятежом человеческим».
Гейденштейн рассказывает характерный эпизод кампании 1578 г., чтобы нарисовать Грозного в виде какого-то древнеазиатского Ксеркса, не допускавшего и мысли о непоправимых ущербах своего могущества. У московитов пушки были все с особыми именами (волк, ястреб, змея, медведь, девка и пр.) и с изображением соколов. Когда эти пушки-личности были отняты шведами, «московский царь тотчас приказывает вылить другие с теми же названиями и знаками и притом в еще большем количестве: для поддержания должного представления о своей мощи он считал нужным показать, что судьба не может у него взять ничего такого, чего бы он при своих средствах не мог в короткое время выполнить еще со знатным прибавлением».
Эти приемы достигали, видимо, цели и создавали представление о бесконечной власти московского царя. Польский писатель приводит мнение турецкого министра Магомета, «умнейшего советника последовательно трех восточных государей», который заметил послам Батория; «Король берет на себя трудное дело; велика сила московитов, и, за исключением моего повелителя, нет на земле более могущественного государя».
В своем рассказе Гейденштейн несколько раз возвращается к замечательному устройству системы крепостей, возведенных со стороны Москвы вдоль длинной литовской границы. Особенно укреплена была полоса между Двиной и Днепром, где поднимались замки, угрожавшие Витебску и самой Вильне (особенно замечательна Суша, выстроенная на литовской территории). Эти крепости были окружены громадными пустырями, непроходимыми дебрями, которым московиты давали разрастаться, чтобы затруднять движение неприятеля. Все укрепленные пункты обильно снабжены провиантом и военным снаряжением. Когда в 1580 г. Замойский взял крепость Велиж, «провианту, фуража, пороху и военных снарядов было найдено в этом городе так много, что не только наделили все наше войско, но еще осталось всего столько, сколько нужно было для гарнизона».
Несмотря на исключительные трудности борьбы в этом районе, Батсрий решает напасть именно здесь. Прежде всего он руководится стратегическими соображениями: отрезать от Москвы Ливонию и угрожать одновременно Смоленску, Пскову и Новгороду. Другое побуждение состояло в том, чтобы разрушением крепостного клина, вдавшегося в литовскую территорию, освободить движение торговых караванов, направлявшихся по главным артериям торговых сношений Литвы, по Днепру, Двине и ближайшим их притокам.
Первый удар Батория был направлен на Полоцк, за 16 лет до того отнятый у Литвы. Грозный не предвидел нападения. На выручку крепости двинулись воеводы Шеин и Шереметев, но, не решаясь сразиться в открытом поле с войсками Батория, они заняли ближнюю к Полоцку крепость Сокол и старались препятствовать подвозу провианта противнику. Баторий применил под Полоцком свое новейшее изобретение, раскаленные ядра, которые вызывали пожары в стенах и внутри города. Осажденные оборонялись с необыкновенным упорством в течение трех недель, выдержали ряд ожесточенных штурмов, но вынуждены были сдаться, когда сгорели почти все (деревянные) укрепления города.
Король предоставил москвитянам на выбор, итти ли к нему на службу, или возвращаться на родину. По рассказу Гейденштейна, большая часть войска Грозного, побуждаемая любовью к своему дому и преданностью царю, предпочла службу своему государю, «хотя каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные мучения. Однако царь пощадил их — или потому, что, по мнению его, они были вынуждены сдаться последней крайностью, или потому, что он сам вследствие неудач упал духом и ослабел в своей жестокости».
Все, что мы слышим о Грозном в эту пору, сходится на одном впечатлении: царь глубоко подавлен и смирился, нет его прежней беспощадной требовательности. Вот еще одна подробность из рассказа польского историка. Вслед за Полоцком Баторий взял крепость Сокол. Царь в это время находился недалеко, во Пскове, но не тронулся с места, чтобы оказать помощь стесненному гарнизону. Удаляясь в глубину государства, Грозный посылает отряду Суши, крепости, затерянной среди натиска врагов, характерную грамоту. Гарнизону покидаемой крепости он позволяет испортить пушки и в особенности порох и остальные военные орудия, которые нельзя увезти с собою, закопав в землю образа и священные вещи, чтобы они не послужили предметом насмешки для неверных, спасаться каким бы то ни было способом, не потому, чтобы он сомневался в их верности, а потому, что он не желает подвергать их доблесть, которую он хотел бы сохранить для более важных подвигов, ненадежному испытанию и жестокости неприятеля.
В начале 1580 г. Иван IV созвал в Москве духовный собор. Он заявил собравшимся иерархам, что бесчисленные враги восстали на его державу, что он с сыном своим, с вельможами и воеводами, бодрствует день и ночь для спасения государства, что духовенство обязано помочь ему в этом великом подвиге; войско скудеет и нуждается, а монастыри богатеют. Пользуясь разладом в среде духовенства, завистью белого духовенства по отношению к черному, он побудил иерархов самим провести на соборе отмену монастырских привилегий: были отписаны на государя княжеские и боярские земли, купленные монастырями, и было впредь запрещено монастырям покупать земли, брать их; в залог и принимать «на помин души».
Правительство принимает меры против уклонения от военной службы — первый знак, что начинает расшатываться дисциплина: детей боярских, находящихся в бегах, отыскивают особые чиновники, разъезжающие по областям, бьют кнутом и, после предварительного заключения, отправляют на государеву службу во Псков.
В дипломатических сношениях Иван IV также меняет тон. Когда Баторий вышел во второй поход весною 1580 г., царь отправил к нему грамоту, согласно которой «смиряясь перед богом и перед ним, королем, велел к нему своим послам идти». Для того, чтобы в достаточной мере оценить эту уступку Грозного, надо вспомнить, что до тех пор никогда московские послы не ездили в Литву, и переговоры с Польско-литовским государством велись исключительно в Москве.