Иван Калита
Шрифт:
– Люди его хорошо б чернь, а то боляр притесняют… Слыхано ли дело, с боляр деньги берут. А кто голос противу него подаст, тех казни лютой предаёт. Боляр родовитых Захарьина и Ларионова за то, что к Литве тянулись, сами в лесу заморозили, да всё на князя Александра спихнули… А те, княже, - Безносов подошёл ближе, зашептал, - первоначально надо в Ноугород будто гостем заявиться. Гостем тя в город пустят, привечать будут. Русь гостям завсегда рада… Мы же тем часом, боляре, Москвой недовольные, добрых молодцев настроим и на вече своё сотворим, московского посадника изгоним
Шумит и волнуется Великий Новгород. На торгу народ бил смертным боем ключника боярина Безносова за то, что кричал: «Пора Ноугороду от Москвы к Гедимину подаваться!» О том же кричали по кружалам пьяницы-ярыжники.
Заговорил народ, глядя на таких горланов.
– Знать, болярами куплены, пьянчуги!
– Ох, не к добру пустили в город литовского княжича!
Разнеслась та весть по всем пяти концам, взволновала люд.
К посадскому держать совет явились тысяцкий с архиепископом, кончанские старосты да иные знатные бояре, кто руку Москвы держал.
Судили-рядили и порешили, не мешкая, собрать вече.
Ударили в колокол. Повалил народ, запрудил Ярославово дворище. Мастеровые все к своему концу льнут.
Вавила стоял, окружённый кузнецами. Ноги в лаптях пробирает мороз, и он время от времени топчется на месте. Мороз лезет и под рваную шубу. Вавила ёжится и через головы разглядывает площадь.
Вон купцы со своими сотскими держатся особняком, знай, мол, наших. Бояре надвое разделились. Кто к Литве тянет, те вокруг Безносова и Якушкина толпятся, те, кто к Москве, в стороне сгрудились. Вблизи бояр крикуны вьются. Вавила знает, от них на три сажени вином прёт. Таких в Новгороде немало.
Вот через толпу пробрался посадник с тысяцким. За ними на помост поднялись кончанские старосты. И не успел посадник отвесить поклон Параскеве Пятнице, как крикуны завопили:
– Посадника вон!
– Посадник не Новгороду, Москве служит!
– Нариманту поклониться!
Вавиле знакомы были эти речи. Это самое он слышал тогда и в боярской гридне. Кузнец закрыл глаза, и на миг предстал перед ним боярин Захарьин. Вавила даже голос его скрипучий услышал.
Кузнец вздрогнул, оглянулся. Прямо на него, не сводя осоловелых глаз с помоста, лез оборванный мужик и орал:
– Литовского княжича просить!
Вавила стукнул кулаком ему в зубы, цыкнул:
– Умолкни!
Мужик зашатался, сплюнул кровью, прохрипел:
– Чего дерёшься, болярин Безносов жбан вина выставит!
Пьянчугу под хохот и свист - «не примазывайся к кузнецкому люду» - вытолкнули из толпы. Кто-то рядом с Вавилой пробасил:
– Не гостем Наримант приехал, а со злым умыслом!
– Со злым умыслом!
– подхватил Вавила.
– Не отдадим Новгород литовскому княжичу!
– заорали кузнецы.
На плотницком конце подхватили:
– Указать Нариманту путь от Новгорода!
– Оставить московского посадника!
– От Москвы не отходить!
– Не отходить!
– подхватило вече, заглушив другие голоса.
Данилка загляделся, как на Неглинке мальчишки тешатся. Привязали крепким лыком сосновые полозки к лаптям и скользят по льду. Не заметил, как Лука подошёл и дёрнул за рукав.
– Слыхал, тверской князь Константин Михайлович в Москву пожаловал. Недавно на свадьбу и то, говорят, с неохотой ехал, а тут и не зван - и на те.
Данилка с достоинством ответил:
– Знать, дело привело.
С тех пор как стал десятником, Данилка бороду отрастил и держался солидно.
– Ты-то куда торопишься?
Лука скороговоркой ответил:
– Призывает великий князь бояр на думу, так меня за Воронцовым-Вельяминовым послали.
– Поспешай.
Расставшись с Лукой, Данилка не торопясь направился своей дорогой.
А в Кремле тем часом в княжью гридню сходились бояре, рассаживались по родовитости. Пришёл Воронцов-Вельяминов, уселся между Плещеевым и Хвостом. Всё нет-нет да и поглянут на тверского князя. А тот сидит невозмутимо, бороду выпятил, глаза под лохматыми бровями поблескивают.
Вошёл Калита, быстрой походкой прошёл через гридню к своему креслу, обратился к тверскому князю:
– С доброй ли вестью, князь Константин Михайлович? Уж не Гедимин ли чего злоумыслил? Может, запамятовал он, что в родстве мы с ним ныне?
Бояре замерли, слушают, что тверской князь ответит. Ведь неспроста приехал в Москву. Плещеев на боярина Хвоста покосился. Тот ладонь к уху приложил, рот открыт, глаз с Константина не сводит. У тысяцкого Воронцова-Вельяминова в животе заурчало. Калита поглядел в его сторону, сказал насмешливо:
– Ктой-то не поел сегодня либо утробой ненасытной страждет?
– И тут же снова заговорил с тверским князем: - Верно, всё же не литвины… А может, рыцари на Русь идут?
Воронцов-Вельяминов, склонившись к уху Плещеева, бубнил:
– В животе урчит, так оттого, что недоел. Всего только и удалось перекусить, что полпирога да утку. А тут прибежал Лукашка и покликал.
Плещеев отстранился от тысяцкого, ждал, что ответит Константин. Тот сказал:
– Не о литвинах и не о рыцарях я проведал. Не о них речь поведу, а о брате моем Александре. Слух имею, что из Литвы он во Псков воротился.
Калита перебил его:
– То уже ведаю. А ещё ведаю, что был с ним Наримант. И тот Наримант в Новгород ездил, а бояре новгородские карельской землицей его жаловали. За то с них спрос будет особый. И хотел тот литовский князёк новгородским князем стать, инда по-иному вышло. Люд новгородский от ворот поворот ему указал… Так чего же ты, князь Константин, желаешь?
– Защиты, великий князь, от Александра. Пошлём рать на него.
– Дурное мыслишь, князь Константин Михайлыч. Князь Александр брат те единоутробный, - с укоризной проговорил Калита, - а ты противу него подбиваешь.