Иван Калита
Шрифт:
К утру огонь унялся. Догорели последние усадьбы на посаде и Подоле. Сиротливо чернел обгоревшими боками Кремль.
Фёдор спустился к воде, снял грязную, прожжённую во многих местах рубаху, долго мылся. Не услышал, как подошёл кто-то. От голоса за спиной вздрогнул, оглянулся. Сам великий князь Иван Данилович. Весь в саже, борода подпалилась, глаза от дыма и жара красные. Узнал тверского гонца, хрипло сказал:
– Спасибо те, тверич, что близко к сердцу принял нашу беду.
– Калита грузно опустился на рыжую землю, заговорил, глядя в сторону:- Сгорел город, надобно не мешкая новый рубить. Кремль ставить. Да не сосновый, крепким дубом огородиться!
Фёдор глядел на Калиту и видел перед собой не князя, а усталого от многочисленных хлопот и волнений человека. А Калита продолжал говорить:
– Ко всему ты, тверич, весть недобрую привёз. Не ко времени козни Александра и смоленского Ивана. Усобники свою злобную собацкую измену до конца совершают… Иди, воин, скачи в Тверь, скажи князю Константину спасибо, что упредил, хоть и ждал я того от Александра.
Фёдор с поклоном отошёл. Калита окликнул его:
– Сыщи-ка дворского и скажи, что велел я дать те оружие и одежду, твоя-то вся сгорела. Да ежели конь твой не сыщется, то и коня пусть даст.
Глядя на уходящего гонца, Калита подумал:
«А в Литву ли подался Александр?! Ох, верно, не туда, бо там ныне не до него. Гедимину король и рыцари угроза…»
Заметив проходившего Луку, Иван Данилович окликнул:
– Лукашка!
Лука поспешил на зов. Калита оглядел его с ног до головы, сказал:
– Собирайся, Лукашка, ныне в ночь поскачешь в Орду, в Сарай. Явишься там к протоиерею Давыду и передашь изустно, что послал тя к нему я. Пусть он ныне зорко доглядывает обо всём, и наипаче, ежели заявится туда Александр: мне через тя о том доложит. А чтоб добрался ты до Сарая и обратно без задержу от ордынских караулов, поскачешь тайно, в монашеском одеянии. Монахам везде путь свободен.
– Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече!
– понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
– Смерды понаехали Москву рубить, - догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
– Тпру, приехали!
– Стой!
– крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему костру.
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
– Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
– Он, Петруха, вишь, тя признает!
– А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
– Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
– Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали!
– снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
– Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
– Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
– Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
– С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
– А что-то я Васятки и Серёги не вижу?
– спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
– Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
– Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
– Идём мы, куда и все.
– Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни.
– Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!
– То так, - поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: - Жги костры, тут заночуем!
Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.
Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.
Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.
Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:
– Василискин отец смердов из своей деревни привёл.
Калита обежал быстрым взглядом толпу.
– Деревня большая, сколь же дворов?
Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.
– То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они.
– Он указал на Гаврилу и его мужиков.
– А мы лесовики.
– Тати?
– Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.
– Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.
Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:
– Случалось и так, велик князь.
Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал: