Иван Молодой. "Власть полынная"
Шрифт:
Смотр проходил весь день, и Иван Третий либо наказывал бояр, либо хвалил, а дворянам жаловал земельные наделы. Александру досталась земля под самой Москвой. Настя её крестьянам под оброк сдала…
Радоваться бы Саньке, да повстречался ему Фрязин и огорчил:
– Видать, предстоит нам вскоре, Александр, сын Гаврилы, в Ватикан отправиться…
Парсуну Иван Третий рассматривал сначала один, затем с сыном. Советовался с владыкой Филиппом, и тот выбор государя одобрил:
– Я сказываю, шли послов, великий князь.
Потом парсуну выставили в Думе. На бояр смотрела молодая царевна, чуть полноватая, с припухлыми губами, пышными тёмными волосами и очами, что зрелые сливы.
Бояре глазели, судили по-своему.
– Парсуна-то хороша, да какова в жизни, - заметил князь Стрига-Оболенский.
– Тебе с ней ли жить?
– усмехнулся боярин Беззубцев.
– Сладка, видать, - прошамкал беззубый боярин Мамочкин.
Услышав это, князь Хованский с презрением поглядел на Мамочкина:
– Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй… И Дума приговорила: быть Софье Фоминичне государевой невестой.
А ночью великий князь Иван Молодой Глаше о той парсуне рассказывал, и постельничая покойной княгини вздохнула:
– Государь-то знал жену свою, великую княгиню Марью. Какой-то эта гречанка окажется…
И до самого рассвета ласкала молодого князя, приговаривая:
– Ты только скажи, и я завсегда приду к тебе…
Хоть и минуло время, как скончалась жена Ивана Васильевича, тверская княжна Мария Борисовна, а он всё ещё не мог забыть её, кроткую, ласковую. Часто слышался ему её голос, будто кличет она его. Отчего бы?
И тогда он спрашивал:
– Ужели с того света весть подаёшь мне, Марьюшка?
Да и как ему, Ивану Васильевичу, не любить её, ежели она была предназначена ему с детских лет…
Когда умерла Марьюшка, великий князь Иван Васильевич дорогие поминки в обители раздавал и подношения немалые выделил. Как-то митрополиту посетовал:
– Владыка, нет покоя мне, мается душа моя. Великая княгиня Марья, голубица моя, часто является ко мне. Я ль повинен в смерти её?
Митрополит насупил брови:
– Она в душе твоей, сыне. Видно, пора тебе, великий князь, сыскать другую жену, и кровь твоя утихомирится…
Теперь Иван Васильевич с владыкой согласен, жениться надобно, годы-то нестарые. Однако ох как любил он Марьюшку, заменит ли её другая? Вытеснит ли из сердца тверскую княгиню?
Когда о Софье речи повели, мысли на византийскую царевну перебрасывались. Сказывали, надменна она и горда. Но то великой княгине не в урон - с удельными князьями так держаться должно. А патриарх никейский истину писал: Софья привезёт на Русь преемственность Византийской империи, возвысится величие Московии, и станет она защитницей православной веры от инакомыслящих.
Митрополит Филипп продолжил эту мысль патриарха никейского:
– Не всякая невеста достойна быть женой государя московского. Князья наши удельные власть свою, случается, ежели не выше великокняжеской мнят, то вровень ей. А ты, сыне, встань над ними, это я тебе сказываю… Коли женишься на царевне греческой, то Московская Русь в необычайную силу войдёт. Её великий князь преемнику Византийской империи уподобится, защитнику всех христиан. Москва Третьим Римом миру явится, поелику второй Рим, Константинополь, турками захвачен…
Говорил митрополит, а сам в глаза великому князю смотрел:
– Когда князья в тебе государя узрят, а церковь Москву Третьим Римом назовёт, кто голос противу тебя возвысит?.. Под стать тебе, великий князь, и жена должна быть…
Почти год минул, как побывали в Риме послы великого князя Московского Ивана Третьего. Немало наслышана Софья об этой стране неведомой. Узнала, что Русь - страна лесистая, с городами многими, пушным зверем обильная. Москва разрослась не на одну версту. Дома и избы бревенчатые, хоромы боярские из дерева о двух ярусах, а княжеский дворец и церкви из камня. Живёт великий князь за кремлёвскими стенами со стрельницами и башнями.
Бояре и князья московские богатые, едят и пьют из золотой и серебряной посуды, а одежды у них из парчи и шелков…
И византийская царевна сказала себе: что ж, если Московия сильна и великий князь Иван Васильевич согласен взять её в жены, то она готова отправиться в далёкую и неведомую Русь.
Напрасно теперь служанки пугали её:
– Московия- ужасная страна. Зимой там стоят такие морозы, что на улицах жгут костры и путники отогреваются у огня.
Но царевну это уже не пугало.
За бревенчатым амбаром Можайска, на поляне, поросшей чуть пожухлой травой, княжий отрок из дворян объезжал коня. Тонконогий, широкогрудый скакун горяч и норовист. Взвившись свечой, закусил удила, пошёл по кругу широким вымахом. Отрок сидел в седле намертво.
Поравнявшись с деревом, под которым стоял великий князь Иван Молодой, отрок твёрдой рукой осадил коня. Конь покосился, запрял ушами. Из-под удил на землю клочьями срывалась пена.
– Ну-тка, пройди ещё, погляжу, - промолвил молодой князь.
Отрок снова пустил коня вскачь. Осадил перед Иваном. Жестом молодой князь велел отроку сойти. Тот соскочил, подержал стремя. Князь вскочил в седло, пустил коня в рысь. Миновав усадьбу воеводы можайского, у которого ночевал в прошлую ночь, через распахнутые ворота выехал за город.
Можайск ещё со времён сына Невского, Даниила Александровича, был в составе Московского княжества. О том Иван Молодой слышал от своего отца, а тот от своего, и так добирались до бездетного можайского князя Фёдора, племянника смоленского Святослава Глебовича.