Иван-силач
Шрифт:
Но она вдруг сказала:
– Теперь снимите брюки.
– Минуточку, зачем? – в смущении запротестовал Иван. – Вы сделали перевязку, я должен идти.
– А я должна закончить осмотр. Вы могли повредить ногу. Вот здесь. – Она больно надавила на его бедро. – Чувствуете?
– Ох! Да.
Медсестра вздохнула.
– Ну, если вы отказываетесь мне помочь…
Она заставила Ивана лечь на спину, сняла с него башмаки, чему он даже не сопротивлялся, а затем начала стаскивать с него штаны.
– Эй! Синяк же на бедре!
– По распоряжению врача я должна провести полный осмотр. – И она решительно сдернула с него исподнее.
Иван попытался оглядеть себя, но не увидел ничего, выбивающегося из нормы, кроме темного синяка – там, где медсестра надавила пальцем. Он чувствовал себя совершенно по-дурацки, лежа голым на койке, с неуместной эрекцией. Иван был растерян и смущен; уставившись на брезентовый палаточный верх, он надеялся, что этот осмотр поскорее закончится, и можно будет натянуть брюки и всю остальную форму и вернуться в свою часть.
Он услышал шорох одежды, а в следующее мгновение медсестра вдруг оказалась на нем верхом, ее полные упругие груди прижались к его щекам.
– Целуй! – повелительно сказала она, прижимая к его губам твердый сосок.
Он подчинился, ошеломленный. Затем она скользнула ниже, оседлала его бедра, уперлась ладонями ему в грудь, и начала раскачиваться, двигаясь вверх и вниз, все быстрее и быстрее. Острые ногти впились в его грудь, словно когти хищной птицы. Он не смог сдержать сладострастный стон. И еще один. Затем время как будто остановилось, и он стал соскальзывать в забытьё.
– Вставай. Вставай и одевайся. Тебя ждут в твоей части.
Иван вынырнул из наваждения, огляделся. Женщина стояла чуть поодаль, одежда – в безукоризненном порядке. Один ее вид заставлял отказаться от возражений. После всего, что было, Иван снова ощутил неловкость, одеваясь под ее пристальным взглядом. А она разглядывала его тело с явным любованием.
– Скажи мне как тебя зовут, – попросила она. – Имя и фамилию. Откуда ты? В какой части служишь?
Все еще смущенный, Иван пробормотал ответ, едва ли не заикаясь. Но тут же, рассердившись сам на себя, требовательно спросил:
– А саму-то тебя как звать? И откуда ты? Черт, я тоже хочу знать хоть что-то о тебе. Говори, ну же!
– Татьяна. Это все, что тебе нужно знать. Мы встретимся после войны, если судьба так распорядится. – В ее глазах появилось не то задумчивое, не то мечтательное выражение. – Только бы все получилось. Надеюсь, у меня будет ребёнок.
– Что?
Неслышными легкими шагами она подошла к Ивану, прижала ладонь к его щеке и запечатлела на шее несколько быстрых поцелуев.
– Помни меня.
Затем расстегнула полог палатки – и ушла, не оглянувшись. Он никому не рассказал о том, что произошло, и хотя порой ловил себя на мысли о нежной медсестре, однако искать новой встречи не осмеливался. Почему – кто знает.
Война шла своим чередом; Красная Армия наступала. Часть, в которой служил Иван, воевала в Восточной Пруссии. Один случай накрепко врезался ему в память. Он обыскивал огромный жилой дом на какой-то ферме и наткнулся на девчонку, совсем еще подростка, прятавшуюся в шкафу. Она лопотала что-то по-немецки и смотрела на него с мольбой и страхом. Иван слышал тяжелый топот башмаков других солдат. Он прекрасно знал незавидную судьбу девчонки. Он знал, что ей чертовски повезет, если озлобленные солдаты не придумают для маленькой немки что-то похуже изнасилования. Иван застрелил её, в сердце. Из милосердия, как он пытался себя убедить. Но легче не становилось. Почему это выпало ему? Почему именно ему?
Великая война, что тянулась долгих четыре года, – кончилась.
Иван прошел всю войну без серьезных ранений. Были в его жизни другие женщины, другие случайные встречи. Но вспоминал он лишь одну.
Спустя год – удивительный год мирной жизни – Иван водил трактор в колхозе, а временами, неизменно вспоминая при этом довоенные годы, подрабатывал механиком. Его талант снискал себе уважение среди товарищей, а однажды ему даже доверили чинить машину, принадлежавшую МГБ.
Дом, который достался Ивану, когда он вернулся в деревню после демобилизации, был невелик и требовал серьезного ремонта. Родительский дом, что стоял на той же улице, был и больше и крепче. Но родители Ивана не пережили войну, а в доме уже жили другие хозяева. Председатель колхоза, отписавший Ивану старую развалюху, на его вопрос о родительском доме лишь неодобрительно хмыкнул, словно говоря: «Ты, может, и получил пару медалей на войне, но здесь ты ничуть не лучше других». И теперь, вечерами, отработав смену в колхозе, Иван занимался починкой дома. Он подбирал обрезки досок везде, где только можно, любая щепка шла в дело, и даже вся незатейливая мебель была сделана Иваном собственноручно. Впрочем, он старался, чтобы его жилище никак не выделялось на фоне остальных: это все еще был скромный, небольшой домишка, хоть и полностью обновленный. У немца или американца он, пожалуй, вызвал бы презрительное фырканье, однако японец восхитился бы элегантной простотой его прямых линий.