Иван-силач
Шрифт:
– Вот ты где, маленькая. Почему ты не делаешь уроки? Мама расстраивается.
– Я хочу грушу обратно. Хочу, чтобы ты меня учил ее бить!
– От груши пользы немного. Если тебя кто-то схватит, ты что же, ввяжешься в крупную драку?
– Да!
– Это тебе так просто с рук не сойдет, если учителя прибегут на шум и увидят, как ты колотишь мальчишек. Но я придумал кое-что другое.
–
– Ударь меня.
– Не буду!
– Нужно научиться бить быстро, чтобы никто даже не заметил, откуда прилетел удар. Неожиданность – главное преимущество. Если обидчик сбит с толку, он отступает быстрее, чем если ему просто крепко досталось. Давай, Лизонька. Мой живот – боксерская груша. Колоти, что есть сил. Заодно и узнаем, как сильно ты бьешь. Давай, вот так. – Иван со свистом рассек воздух тяжелым кулаком, показывая пример. – Теперь ты.
Маленькие кулачки принялись осыпать ударами живот мужчины.
– Бей. Вот так, а теперь быстрее. Используй все тело, а не только руку. Так, а теперь попробуй левой рукой.
– Умно придумал, папа! – задыхаясь, с восторгом пропыхтела девочка.
– Вовсе нет, – воспоминания завозились в голове потревоженным роем. – Вот один мой друг, Лёва, он был головастый. Скорее даже, соображал просто быстрее остальных. Это на войне было. У нас там не было туалетов, и по нужде все бегали кто куда хотел. Так вот Лёва зашел тогда за какую-то хибару – это было на окраине городка, где мы день-два тому назад разбили лагерь. Только потянулся штаны снимать – два немца навстречу, с винтовками через плечо. В шаге от него. Все втроем уставились друг на друга – только это Лёву и спасло. Там у стены стояли вилы – он немцев буквально за пару секунд ими и заколол.
– А медаль получил?
– Позже, – кивнул Иван. – Только не за это. Понимаешь, он расположение части оставил. Да еще без оружия. Никто бы за такой подвиг ему руку не пожал, так что он и помалкивал про тот случай. Но дело-то в том, что он среагировал быстро, почти моментально.
Иван не стал рассказывать маленькой дочери, как все произошло в действительности. Его добрый товарищ засадил вилами прямо в лица немцам – одному зубья сломали переносицу, вдавив обломки в мозг, другому – глубоко вошли в глаза. Лёва, в минуты опасности становившийся настоящим львом, не был уверен, проткнут ли они толстую ткань униформы, а потому решил не рисковать.
– Я хочу, чтобы и ты этому научилась, – проговорил Иван. – Действовать быстро, мгновенно. Бей сильнее. Начинай удар с шага. При случае, ударив, сразу отходи, словно ничего и не случилось. И помалкивай о том, что умеешь. Не хвались попусту. И вообще, старайся вести себя потише…
Так проходили недели. Из недель складывались месяцы. Время от времени за кем-то в колхозе приезжал зловещий черный воронок – те люди уже редко возвращались. Сначала приехали за Никитой, с которым Иван работал в поле, затем за Ритой, женой Константина – та была медсестрой в больнице. Однако, несмотря на это, Иван чувствовал себя вполне спокойно. И у него, и у Татьяны был внушительный список военных заслуг, а кроме того, они никогда не болтали лишнего. Впрочем, как и их дочь.
– Самое главное, – наставлял ее отец, – никогда не говори ни слова о политике и не повторяй чужие слова. Никогда, договорились?
– Хорошо, папа.
Иван помедлил, затем спросил уже мягче:
– Ну как, пригодились тебе твои крепкие кулачки?
– Да, папа, – ответила Лиза с такой же лукавой улыбкой, как у отца.
Порой у Ивана выдавались тихие, спокойные вечера, когда он предавался воспоминаниям о военном времени. Немало картин, въевшихся в его память, он хотел бы забыть, но не мог. Однако были среди них и такие, что заставляли его улыбаться. Он, например, никогда не мог сдержать ухмылку, вспоминая Алексея – балагура, который уверял всех, что выучил китайский язык в борделях. «Уж будьте уверены, я свое в Шанхае не упустил», – говаривал он и принимался болтать с дичайшим акцентом: «Девоцьки, девоцьки. На ноць. Одна девоцька, два девоцьки. Заходиць, хоросий девоцьки!» В те моменты, когда случалась передышка между боями, они любили собраться у костра, поболтать-побалагурить, да вдоволь посмеяться над ужимками Алешки. Тот в лицах изображал ситуации или притворялся хозяйкой китайского борделя, подсаживаясь к кому-то, кокетливо пихая в бок локтем и болтая то на китайском, то на неузнаваемом русском: «О-о-о, какой красивый рюсский мусьцина! Сюда, сюда, красавцик, у меня девоцьки, хоросие, много! Вибирай!» Бывало, он изображал проститутку, хлопал ресницами и, подмигивая, пытался запустить руку кому-то в карман: «Плаци сразу, красавцик, больсе достоинцво – больсе плациць». Солдаты буквально ревели от смеха над его выходками, своим гоготом привлекая всеобщее внимание. Смеялся даже политрук. Во время одного из таких представлений Павел, шутки ради, подкрался сзади и схватил Алексея в обнимку, чем вызвал новый взрыв хохота. Алексей, однако, не растерялся, локотем двинул неожиданному ухажеру в поддых. Тот согнулся пополам от резкой боли, не в силах вздохнуть. Теперь солдаты смеялись уже над ним. «Деньги вперед, красавцик. Девоцьки потом,» – кротко сказал Алексей сначала на китайском, потом на русском.
Иван усмехнулся, вспоминая историю. Затем посерьёзнел: да вот же, тот самый прием, которому обязательно стоило научить Лизу.
На следующий день он более настойчиво, чем обычно, звал дочь заниматься.
– Я кое-что тебе покажу. Смотри. Если мальчишка напал на тебя сзади, схватил и держит – бей его локтем вот сюда, между нижних ребер. Сильно бей, как можешь.
Вот такая была у Ивана отцовская любовь, такая забота. Что сам умел – тому и дочь учил. Защищайся до последнего. Бей изо всех сил.
<p align="center">
*****
Это был совершенно обычный рабочий день. Иван снова водил старый трактор, мотор то и дело глох, чинить развалину приходилось буквально на ходу. Домой он брел под вечер, едва волоча ноги.
«Странно, – подумал он заходя во двор. – В это время она обычно готовит, а едой не пахнет». Он мог придумать множество причин, по которым Татьяны не оказалось дома. Может быть, она задержалась у соседки Веры, известной на всю деревню сплетницы. А может, зашла в школу – поговорить с учителем об успехах дочери. Или, может быть даже, она в кои-то веки решила пойти в сельский клуб, послушать, как Юрий играет на своей обшарпанной гармони. Но сколько бы объяснений Иван не придумал сам для себя, он знал, что ни одно из них не годилось. Потому что объяснение было только одно. Самое страшное.