Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Шрифт:
Тем временем возвратился Досифей.
— Я побывал у рейс — эфенди, ведающего иноземными делами, — рассказывал он. — Мы с ним в добрых отношениях. Но он всего лишь двухбунчужный…
Николай знал, что единственным знаком отличия у турецких вельмож был бунчук — пучок волос из конского хвоста. За великим визиром — первым в чиновничьей иерархии — несли три бунчука. Были и просто визиры — двухбунчужные, стало быть, ступенью ниже. Рейс — эфенди двухбунчужный — был министром иностранных дел.
— Мы с ним в добрых
Москва лежала далеко на севере, в снегах, я о ней шла молва, как о третьем Риме — оплоте христианства, светоче православия. «Свет сияет из Москвы, — писал земляк Спафария молдавский патриарх Досифей, — распространяя длинные лучи и доброе имя под солнцем». В Москве у иерусалимского патриарха Досифея был покровитель и радетель, глава Посольского приказа ближний боярин Артамон Матвеев. Он не забывал о нуждах патриархии и сколько мог слал помогу.
Оставалось ждать прибытия посольства на зафрахтованном московитами корабле. И Спафарий, уставший от долгого сидения над книгами и рукописями, решил отлучиться от них и побродить по великому городу я вновь приложиться к его древним камням.
— Побродить? — усмехнулся Досифей. — Ты забыл, что на узких улочках Константинополя ты можешь либо утонуть в нечистотах, либо быть облитым помоями. Я дам тебе лошадку и прикажу выдать турецкое платье, а уж остальное в твоей власти.
Гнедая кобылка Маруфа была нрава покладистого, любила ласковое обхождение и речь, обращенную к ней. Казалось, она понимала ее, потому что настораживала уши и покачивала головой. Да и конюх подтвердил: да, она все нанимает и без команд, стоит только сказать по-гречески и повод тронуть. Смышлена, ровно человек.
Первый поклон — святой Софии. Пристроенные минареты не умаляли ее величия, а полумесяц на огромном куполе виделся ничтожной запятой.
Николай спешился, провязал кобылку к коновязи, навесив ей на морду торбу с овсом, и влился в ручеек правоверных, втекавший в храм. Всякий раз под его сводами он чувствовал свою малость, перехватывало дыханье, а душа… Душа воспаряла к горным высям. В храме царила торжественная тишина, изредка прерываемая хлопаньем крыльев да воркованьем голубей из-под купола, парившего в немыслимой высоте.
У него не было молитвенного коврика, и он пал на колена, ощутив прохладу каменных плит. Люди шевелили губами, твердя слова молитвы: «Алла,
Казалось, божественная благодать сошла на него, и ангелы овевали его своими белоснежными крылами. Тысячу лет назад строитель, император Юстиниан, взошел в него и будто бы воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!» Ибо храм этот превзошел иерусалимский своим величием. Турецкие символы по стенам не умаляли его христианского дыхания.
Николай пребывал в трансе. Это было нечто подобное сошествию божественной благодати, нахлынуло и не отпускало. Наконец он очнулся, тяжело поднялся с колен и вышел. Маруфа приветствовала его коротким ржаньем. Он похлопал ее по крутой шее, достал из седельного мешка круто посоленный ломоть хлеба и протянул его лошади. Она деликатно приняла его мягкими губами и, словно благодаря, покланялась.
— Вкусно? — Он спросил, зная, что оделил лошадь лакомством. И в ответ на его вопрос Маруфа снова закачала мордой.
Продолжать прогулку отчего-то расхотелось: он был полон душою. И как-то не хотелось расплескать это чувство.
Отвязав кобылку от коновязи, Николай решил воротиться в патриархию. Дорога пролегала по узким улицам с нависшими над ними балконными выступами. Возлежавшие среди нечистот собаки, похоже, чувствовали себя полноправными хозяевами. Они неохотно уступали дорогу и вновь занимали облюбованное место. Разномастные, со свалявшейся грязной шерстью, они исполняли роль санитаров и, будучи всеядными, поедали все мало-мальски съедобное.
Маруфа презрительно косилась на них, но они не обращали на нее внимания.
Досифей встретил его возгласом:
— Наконец-то! Долгонько же ты ездил.
— Неужто? А сколько же?
— Четыре часа, вот сколько!
— Я был заворожен.
— Кем же? Уж не женщиной ли? Но они все скрывают свои лица под чадрою. Молодуха ли, старуха — все едино…
— Святой Софией. В очередной раз. Она не отпускает человека, — серьезно отвечал Спафарий.
— А тут без тебя произошло событие: в Золотой Рог вошел корабль с российскими послами. Завтра состоится их торжественное восшествие во дворец Топкапу и лицезрение его султанского величества. Это величайшая милость, которой удостаиваются немногие. Мы с тобою замкнем шествие.
— Неужто сподобимся?
— Как бы не так! Нас завернут от ворот — от ворот поворот. К султану и его чиновникам не являются с пустыми руками. А у нас они пусты. Мы бедняки. Дождемся их выхода да и отправимся в посольский конак. Дьяки привезли и нам мягкую рухлядь — соболей да горностаев и грамоту боярина Артамона Матвеева, благодетеля нашего. А заодно узнаем, как и чем живет Москва — третий Рим.
— Это небось на целый день?
— Не иначе. А что, тебе не по нраву?