Иван — я, Федоровы — мы
Шрифт:
— Не уйду! — Мальчишка вцепился в лейтенанта.
— Марш отсюда! — оторвал его от себя Дымов. — Придешь, когда захватим высоту.
— Товарищ лейтенант…
— Убирайся!.. — оттолкнул его Дымов.
Все пять дней и ночей были сплошным грохочущим кошмаром. В последний день штурма, уже к вечеру, не многие достигли вершины. И чтобы удержаться, из последних сил с остервенением долбили твердую, как гранит, не поддающуюся землю. Лишь после этого позволили себе прильнуть к шершавой, сухой стенке окопа и долго-долго тяжело дышали: «Нет, фашист, ты нас отсюда не сбросишь!»
Только теперь Дымов ощутил навалившуюся усталость, почувствовал боль в ноге; раненая голова с затвердевшей кроваво-черной повязкой гудела, в висках острой болью отдавался пульс. Отдышавшись, он ухватился руками за край окопа, заставив себя подняться, и огляделся кругом…
Впереди, в овраге, поросшем кустарником, скапливались фашисты. Позади, по всему кургану до самого низу, убитые — и наши, и немцы. Дальше… Огромный разрушенный город бушует морем пожаров. Волга, в мазуте, пылает красными языками. Лишь на той стороне широкой реки сквозь дымовую завесу синеют дубравы. «До самой Волги чертов немец дошел!» — сплюнул лейтенант: рот был забит сухой землей.
Справа от Дымова сержант Кухта и Черношейкин углубляли захваченные у немцев окопы, слева комиссар Филин с бойцами долбили сплошную траншею. «А где ж Ваня?» — подумал лейтенант.
Он приказал ему вернуться после того, как они закрепятся на вершине, а точнее, просто прогнал его. Теперь Дымов клял себя. Он знал, как Ваня, не смыкая глаз, дежурил у берега, когда он ходил в разведку за Дон, как под Гумраком собрался разыскивать его, пропавшего. Но и по-другому поступить было нельзя. Не мог же он позволить мальчишке идти с ними на штурм кургана.
Больше Дымову раздумывать не пришлось. Немцы двинулись в контратаку. И он строчил из автомата, бросал гранаты, кричал на подносчиков боеприпасов, чтобы они поворачивались быстрее.
Когда стемнело, фашисты прекратили наступление, но, мешая нашим закрепиться, жестоко обстреливали из пулеметов и минометов. И снова лейтенант отстреливался и остервенело долбил землю, соединяя свой окоп с траншеей.
Наконец соединили окопы в сплошную траншею, здесь же завалились на землю, всю изрытую минами, снарядами, бомбами, всю в острых, еще не остывших железных осколках.
— Эй! Кто там шевелится? — крикнул Филин в темноту.
— Может, товарищ комиссар, среди убитых какой раненый… — предположил Кухта. Он даже голову не в силах был поднять, не то чтобы сходить и посмотреть.
— Федоров! Ванюшка… Ты?! — с надеждой спросил Дымов.
— Это я буду, товарищ лейтенант… — подполз повар Удовико. — Насилу вас отыскал. Все штаны на коленках ободрал. В пехоте термос чуть было не отняли, так я уж молчком стал ползать… Вот узнал вас по голосу… — И протянул Дымову котелок: — Сготовил вам с Ванюшкой картошку. Говорит, все смоленские любят.
— А где он? — приподнялся на локте Дымов.
— Как — где? С вами был, — удивился повар, снимая термос с плеч.
Съев картофелину, Дымов передал котелок по кругу.
— Это ты молодец, что принес ужин, — похвалил Филин повара.
— Теперь немного надо готовить. Буду сам носить, — вздохнул Удовико.
— Это верно, — подтвердил Черношейкин, вытаскивая ложку из-за голенища.
В свете ракеты Дымов увидел обросшее щетиной, вытянувшееся лицо ефрейтора; его всегда пышные усы теперь как-то опали и висели сосульками.
— Наша, Черношейкин, высота! А?! — подбодрил его лейтенант.
— Наша… пуповина Сталинграда, — выдохнул хрипло Черношейкин.
— Теперь, значит… как в приказе Сталина… — заметил Кухта, — ни шагу назад.
Усталые солдаты молча жевали холодную пшенку с мясом и тут же засыпали.
Подобрав вместе с санитарами последних раненых, Аня подошла к Филину:
— Товарищ комиссар, лейтенанту Дымову надо сменить повязку. Прикажите ему идти в медпункт.
— Приказываю, — сказал Филин. — А вам сопровождать. Только пусть прежде примет пополнение.
Наконец прибыло с переправы пополнение. Дымов расставил бойцов, отдал все распоряжения, но, вместо того чтобы идти в медпункт, направился в штаб дивизии. Аня терпеливо ожидала его, но, когда, выйдя из штаба, он и на этот раз повернул в другую сторону, не выдержала:
— Это что ж такое? Вы думаете идти на перевязку?
— Пока не найду его, никуда не пойду.
Она поняла, что настаивать бесполезно, и отправилась с ним на поиски. Дымов послал ее узнать в похоронную команду, а сам пошел в пехоту. Так хотелось упасть прямо здесь рядом с убитыми и заснуть, но, превозмогая усталость и боль в коленке, он заставил себя взобраться на курган и обойти все роты. В них осталось по десять — пятнадцать бойцов, и найти Ваню не составило бы труда. Дымов, прихрамывая, спустился с кургана и в темноте чуть не столкнулся с Аней.
— Ты, Косопырикова? — спросил наугад.
— Я, — отозвалась девушка, будто и не спала на ходу.
— Спрашивала в похоронной команде?
— Спрашивала. Среди убитых не попадался парнишка. А вот один командир роты говорит…
— Ну?!
— Говорит, с ними на последний штурм ходил мальчишка, по всем приметам похожий…
— Куда же он исчез?
— В бою не заметили.
— Убило! Да?!
Аня помолчала. Потом стала его уговаривать:
— Вам надо голову перевязать. И коленка небось болит еще.
— Черт с ней, с коленкой! Буду его искать, пока не найду. И ты ищи!
Одолжив у одного старшины фонарик, лейтенант ползком обшарил скаты кургана, осмотрел убитых. Больная нога распухла, и Дымов с трудом передвигался. Он еще раз расспросил бойцов из похоронной команды, не попадался ли им убитый парнишка. Но те ничего не смогли ответить…
На рассвете, еле волоча ногу, лейтенант, расстроенный, взбирался наверх. Неподалеку от своих позиций, среди саперов, оборудовавших наблюдательный пункт командующему армией, увидел парня в испачканном глиною обмундировании, он старательно тесал топором бревно.