Иван Змеевич и Краса Ненаглядная

Во бору-то, во бору

Сладки ягоды беру.

Полные ладошки,

Полные лукошки.

Одну ягодку Ванюше,

Вторую — Серому Волку,

Третью — Красе ненаглядной,

А четвертую — тебе, милый дружок.

Сама

Сладку ягоду не рви.

Там таится страшный враг

С горьким мёдом на губах.

Он царицу приманил,

Жемчугами одарил,

Перина мягкая да просыпаться жёстко.

Царица Заряна сидела в удобном деревянном кресле, обложенном подушками. Её груди были туго перевязаны, но царица чувствовала, что предосторожности излишни: она была пуста. Такими же пустыми, выплаканными глазами она смотрела перед собой.

Рождённый вчера младший сын играл на коленях кормилицы, радостно гулил и тряс костяной погремушкой. Старая Чернава, вынянчившая двух сыновей государыни, не могла надивиться на малыша. Солнечный лучик, пробивавшийся в окно светёлки царских белокаменных палат, играл в его нежных кудрях. Улыбка проявляла на щеках ямочки.

— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой во рубашке аленькой. По ровной дорожке, по ровной дорожке, по кочкам, по кочкам и в ямку бух! — приговаривала нянька, а мальчишка смеялся и показывал два нижних зубика.

Мать-царица супилась с распущенными косами, неловко ей было в сарафане и парчовой душегрее, хотелось сбросить с себя обряду, под одеяло нырнуть от глаз людских. Девка гребнем чесала её волосы, сединки перебирала. Глаза у царицы были заплаканы, слова потешки долетали до её уха, как через пелену сна.

— Ваня? — бессмысленно пробормотала она и пристально посмотрела на сына, точно видела его впервые.

— Негоже царскому дитяте быть без имени, — утешительно сказала нянька Чернава, — а уж такому молодцу быть Иваном, кем же ещё?

Девка заплела косы царице, убрала их под плат, надела узорчатый кокошник, расшитый бисером и смарагдами. Царица велела принести шкатулку с бусами.

— Что люди болтают насчёт царского сына? — голосом очнувшейся ото сна сказала царица после того, как девка с гребнем вышла из опочивальни.

— А ничего не болтают, — спокойно ответила Чернавка, — радуются, что у государя сыночек народился. Младшенький — сердцу царя Выслава отрада, царицы Заряны за терпение награда. А что Ваня растёт не по дням, а по часам, про то и не знает никто. А если и узнают, то подумают, что сказки явью становятся в наши-то времена.

Возможно, царицу удовлетворил ответ няньки, по крайней мере, она впервые за два дня улыбнулась ей и сыну, безмятежно игравшему с погремушкой. Но улыбка исчезла, точно её стёрли ладонью с лица, когда девка внесла шкатулку с бусами и откинула богато украшенную резьбой крышку. Сверху лежала нитка крупного жемчуга. Каждая бусина была червями изъедена, тёмные оспины и трещинки, мутный перламутр точно кричали о том, что это украшение кем-то проклято. Не такой была эта нитка бус, когда принимала её в дар царица, очень уж тосковавшая в одиночестве. А как не тосковать, если муж год в отъезде?

— Заверни гадость в тряпицу да брось в огонь. Не вздумай надеть на себя, — строго сказала царица, и девка вздрогнула, — не то погибель тебя ждёт от Змея Огненного.

Девка попятилась, а потом и вовсе кинулась со всех ног из опочивальни. Чернава ничего не сказала повелительнице, только искоса глянула на неё. Все подозрения многоопытной и хитрой старухи подтвердились. Правду говорят на Руси: нельзя по мужу тосковать. Коли уехал по делам, в дальний поход отправился или на войне бьётся с врагом лютым, жди и делом займись. Ты не вдова, чтобы по живому слёзы лить. Воплем бабьим наведёшь беду на свой дом. Что же удивляться теперь, что царицу искус постиг? То-то она хвалилась бусами, что нашла на дорожке в саду. Нашла чему радоваться! Разве мало ей царь-батюшка подарков делал? Из заморских стран привозил ткани и дары богатые, у местных златокузнецов покупал кольца и перстни. Вон, все пальцы унизаны, шея так золотыми ожерельями увита, что голова на грудь клонится. А польстилась на нитку жемчуга, которого в море северном, холодном, как пены полно. Вот и нашёл дорогу Огненный Змей к царским палатам. Через тоску по мужу соломенной вдовы и через подарок.

— Ехал Ваня маленький на лошадке каренькой. Ваня-Ванечка, сделает тебе дядька Ерошка завтра деревянного коня, то-то будет весело! — приговаривает нянька, а мальчишка смеётся, показывает четыре нижних зубика и два верхних, которых с утра-то и не было.

Царь носа не сунул к разродившейся супруге. Хорошо ещё, что не прибил её тяжёлой рукой. Но взглянул так, что сердце у Заряны в пятки ушло. Про ребёнка ничего и не сказал, только призвал к себе старших сыновей — князя и волхва. Дмитрия и Зотея. Уж о чём они толковали — государыня не знала, только и сыновья к матери не зашли, и почести ей не выказали.

На третью ночь после рождения Ванечки Заряна почувствовала запах дыма и угольев лесного костра. Сердце её затрепетало радостью и ужасом. Вскочила она с постели, подбежала к окну и отворила ставню. Сильный ветер заставил Заряну отпрянуть, ночь словно сгустила краски, а когда мрак рассеялся, перед испуганной женщиной оказался незваный гость. Первое что он сделал — медленно прошёл по опочивальне и погасил те свечи, которые не задул ветер.

— Ждала али нет? — спросил он хриплым голосом и протянул руки для объятий, но царица отпрянула.

— Кто ты? — спросила она дрожащим голосом. Не того, ох не того она хотела увидеть.

Перед ней был не её юный Прошенька, которого она помнила с юности, и не возмужавший Прохор, каким он мог бы стать, если бы в возраст вошёл, и каким он предстал перед ней благодаря колдовским чарам в их недавнюю роковую и единственную встречу.

— Вижу, что ждала, — рассмеялся мужчина и подошёл к кровати царицы, — только не знала кого. Вот знай теперь. Я — Любостай. Ликов у меня много, да моё истинное лицо тебе не понравится.