Иванов день
Шрифт:
– Давайте я помогу, – Соня протянула руки, принимая “вазу”. – Тяжелая! Такой ненароком и убить можно!
– Специально для самообороны держим, – кивнула Вика. – Лёха, прекращай тырить сыр, достань лучше бокалы и все, что у нас там осталось.
– Скусный тыр, как нажываеша? – спросил Леха с набитым ртом.
– Триста за упаковку, больше я ничего не запомнила.
На столе воцарилась хохломская бутылка.
– А что, больше ничего нет? – подозрительно спросила Вика. – Вроде, с прошлых праздников еще красное вино оставалось.
– Гоша его выпил, – сказал Лёха.
– Врет, – спокойно возразил дизайнер.
– Йо-хо-хо! –
Сотрудники схватили бокалы и столпились вокруг стола.
– Иван Петрович! – торжественно и немного хитро начала Вика, – Мы не знали, что вы собираетесь поить нас ромом, поэтому с подарком немного не угадали. Но, вобщем, мы считаем, что вы замечательный капитан на нашем утлом газетном кораблике, и от имени всего экипажа дарим вам вот это, – она водрузила на стол большой подарочный пакет.
– Автор идеи – Соня, а то мы уже всю оригинальность растеряли, – встряла Маринка.
– Вот как, – он, конечно, тут же посмотрел на стажерку, едва не утонул в теплом океане ее голубых глаз и поспешил заняться подарком. – Посмотрим, что вы там намудрили… ух ты! – он извлек ковбойскую шляпу и солнечные очки. Последнее было весьма кстати. – Ну вы даете! Я должен вас немедленно расцеловать.
Вика с Маринкой быстренько подставили свои скулы и отбежали, чтобы соорудить бутерброды.
“Интересно, сколько ей лет,” – подумал Иван, наклоняясь и тихо чмокая веснушчатую щеку.
– Так, давайте выпьем уже! За вас, Иван Петрович!
– За здоровье старого ковбоя, – засмеялся он, одной рукой нахлобучивая шляпу, а другой чокаясь со всеми.
Застолье покатилось своим чередом. Гоша молча уплетал виноград. Вика с Маринкой, как обычно, перемывали косточки другим городским газетам. Лёха в сотый раз рассказывал, как будучи подшофе прострелил себе ногу из пневморужья.
Ром подействовал залихватски – и Иван послал опасения к черту. Шутил, балагурил, украдкой наблюдая за Соней. Ему нравилось, как она смеется – запрокинув голову, открыто, заразительно, с той мелодичностью, которая выдает истинное удовольствие. Нравилось, что она спокойно принимает шутки “с перчиком” и легкую нецензурщину. Несколько раз он сцеплялся с ней взглядом, и каждый раз они смотрели друг на друга чуть-чуть дольше.
Когда еда на столе закончилась, ребята стащили со стены гитару, которую Иван прозвал “фанеркой”, и стали упрашивать именинника спеть. Струны выдали немного завывающий, но в целом почти нормальный звук. Бегло проведя пальцами по матовому нейлону нижних струн и по жестким спиралям верхних, Иван прислушался к внутреннему музыкальному навигатору.
– Вы для меня – просто вспышка. Мчитесь в чужие края. Мне бы нужна передышка… чужая моя. Но нет, не несут меня стертые ноги. Дороги пылят… Я жаба, раздавленная на дороге, жаба раздавленная.
Игралось на раз-два-три. Девчонки вскочили вальсировать. Лёха доедал остатки бутербродов, Гоша уткнулся в экран. Соня явно знала эту песню, ее губы шевелились, беззвучно подпевая словам, в такт музыке она пританцовывала, сидя на стуле, но не решалась встать.
По заявкам слушателей Жигарев спел еще “Ля-ля-тополя”, “Баб-эль-Мандебский пролив” и “Балладу о попсе”. Затем Лёха объявил, что пора уже послушать нормальную музыку, отогнал Гошу от компьютера (тот, впрочем, сразу пересел за Маринкин) и нашел что-то зажигательное. Стол отодвинули
Вика подбежала к Лёхе и что-то шепнула. Тот кивнул, и, когда закончилась очередная диско-тряска, объявил белый танец. И тотчас же Вика по-хозяйски положила руки ему на плечи, а Маринка потянула из-за компа вяло сопротивляющегося Гошу.
Иван вскочил. Соня шла к нему. Медленно и осторожно, словно по нетвердой почве или болотной трясине, зная, что под ногами тонкая тропинка, сойти с которой означает утонуть или безнадежно увязнуть.
От волнения – а может быть, от рома – у Жигарева зашумело в ушах. Словно морской прибой. Он расслабился. Соня подошла совсем близко, он шагнул навстречу – и вместе с ней поплыл по волнам плавной лирической баллады.
В офисе было тесно. Приходилось делать очень маленькие шажки.
– Как вам первый рабочий день?
– А у вас каждый день так весело?
– У нас еще веселее. Однажды нужно было срочно сфотографировать девушку на улице, все отказывались, а одна оказалась такой смелой, раскованной – и Лёха только потом понял, что это трансвестит.
– Что? – Соня расхохоталась от души. – Да уж, в нашей редакции такого бы не могло произойти. В Горице трансвеститы не водятся. А вы давно редактором работаете?
Разговор принял светское направление. Вскоре Иван, действуя, как ему казалось, очень тонко и дипломатично, выяснил: она два года как в разводе (ура!), в ближайшее время замуж не собирается (хо-хо!) и парня у нее нет (а чего это ты, старый дурень, так обрадовался?).
Кажется, стажерка хотела что-то спросить, но тут танец кончился. Соня взглянула на часы и сказала, что пора отправляться на “Франсуазу”, иначе все автобусы уйдут. Только она не знает, где автобусная остановка, и просит, чтобы её кто-нибудь проводил. Маринка с Викой тут же закудахтали, что им тоже пора собираться на рок-концерт, а это совершенно в другую сторону.
– Я вас провожу, – сказал Жигарев. И подумал – как удачно, что к автобусной остановке можно пройти через набережную.
“Поплывешь – беги…” Теперь при любом раскладе убегать некуда. Рядом – Иван, вокруг – набережная Волги. Алкоголь выветривается, смятение растет. Нужно как-то слушать и желательно что-то отвечать. А что слушать и отвечать, когда все мысли заполнены одним-единственным воспоминанием?
Весна. Торжественная церемония вручения премии “Хрустальный слэш”. Просторный банкетный зал в пабе “Дублин”. Приветствия, улыбки, поздравления. Дурацкое неудобное платье, купленное только ради стиля. Волосы стянуты прической так туго, что щиплет виски. Высокопарные речи, отекшие от плотных графиков приглашенные звезды, шампанское, цветы, дипломы в глянцевых рамках. И вдруг… на сцену для получения очередной стекляшки поднимается некто высоколобый и горбоносый, как Клод Фролло. Улыбается по-чеширски. И говорит в микрофон голосом Иннокентия Смоктуновского, с теми самыми высокими нотами странной нежности. Запросто хлопает по плечу “вручальщика” и в шутливом приветствии зрителям вскидывает руки. Небрежно зажатая в кулаке стекляшка переливается всеми цветами радуги.