Иванов день
Шрифт:
Каждый раз, когда Соня вспоминала это мгновение, ей казалось, что свет кругом померк. А окружающий мир вдруг смешался и отступил, став третьим лишним.
И только что, в редакции повторилось то же самое. Когда Соня шла, не чуя под собой ног, чтобы пригласить Жигарева на танец, все исчезло – и как будто образовался невидимый коридор.
Сейчас
А вдруг он уже обо всем догадался?
На самом-то деле Иван Жигарев догадался только об одном: что вот уже несколько минут несет околесицу, смысла которой сам не может уловить. Оборвав себя на полуслове, он сделал вид, что закашлялся, и выжидательно посмотрел на Соню – продолжать? Но она ответила таким же растерянным взглядом.
– Извините, я, кажется… отвлеклась и прослушала ваши последние слова. О чем вы говорили?
– Да я, кажется, и сам всё прослушал.
Это было действительно смешно, но она не улыбнулась а, наоборот, теперь смотрела на него с каким-то неявным страхом, словно опасалась чего-то. Ну, это понятно. Боится, что начнет приставать. Пьянка, танцы, прогулка, набережная… Нужно срочно сказать что-то возвышенное и абстрактное. Стихи? Да, отлично. Пусть будут стихи.
Величавая река-императрица несла свои волны так же сдержанно и неспешно, как и триста, и тысячу лет назад. Возможно, в те вечера, когда ее воды зеркально отражали небо, она воображала себя венецианским каналом, оглашаемым песнями гондольеров. Но ни один канал не мог бы похвастаться такой набережной. Пешеходная зона, выложенная разноцветной плиткой, убегала под навесы раскидистых лип, которые помнили кортежи екатерининских времен, бежала вдоль зданий, все еще хранивших отпечатки ампира и классицизма, тянулась к желтым скамейкам и кустам жасмина. Советские городские архитекторы заботились о культурном отдыхе культурных
Они шли вдоль низкого чугунного кружева, за которым подмигивало бликами голубое полотно Волги. Шли медленно, нога за ногу, словно желая отсрочить неминуемый момент, когда пешеходная дорожка убежит с набережной и тонким ручейком впадет в шумный проспект. Они не держались за руки, а просто разговаривали, и время от времени то на него, то на нее накатывала неловкость. Рыжеволосая худышка в открытом зеленом платье и красивый немолодой мужчина в ковбойской шляпе, слегка съехавшей набок. Он был намного старше спутницы, но разница не диссонировала – напротив, они смотрелись, как воплощение эстетики летнего вечера.
Изуродованный “под старину” фонарный столб неумолимо приближался. Скрюченный, как вопросительный знак, он словно спрашивал Жигарева: “Ну, что теперь, когда дойдете до остановки? Ты же не хочешь расставаться. Ты хочешь взять за руку, сказать, что видишь перед собой самое прекрасное создание на земле. Хочешь отправиться с ней на этот чертов фестиваль, обниматься возле костра, укрыть ее своей курткой, когда замерзнет, поить чаем и отгонять назойливых комаров, а потом отобрать у окосевшего барда гитару и спеть свои песни, все-все, даже самые смешные и глупые. Хочешь… Но ты же ничего не скажешь?”
Конец ознакомительного фрагмента.