Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
– Кто там, Мариночка?
– донесся из комнат мужской голос.
– Это ко мне!
– резко ответила длинноволосая, закрыв за собой и кухонную дверь.
– Так в чем же дело?
Сесть она не предлагала, и это враз успокоило Егора.
Еще у порога он не знал, как и что говорить, а теперь понял.
– В комнатах-то, поди, муженек обретается?
– А вам какое дело?
– Мне дела нет, а вот ему - не знаю.
– Угрожать пришли?
– Зачем же так-то? Я к тому, что вы, стало быть, устроились, а другому устроиться не
– Смею уж, - негромко сказал Егор.
– Хватит злом-то пыхать. Что он дурного-то сделал вам?
– Сделал, - усмехнулась она и закурила сигарету.
– Объяснять бесполезно: если он до сих пор не понял, то вы и подавно.
– Растолкуйте, - сказал Егор и сел на маленькую красную табуретку.
– За тем и пришел.
– Я вас выгоню сейчас отсюда, вот и все объяснения.
– Нет, не выгоните, - сказал Егор.
– Раньше, может, и выгнали бы, а теперь побоитесь. Вы вон все двери за собой позакрывали и, значит, семейством своим дорожите.
– Опять угрозы? Слушайте, мне надоело…
– Дали б водички, - вздохнул Егор.
– В столовке селедки три порции съел - горю.
– Ух, нахалище!
– Она достала из стенного шкафчика расписанную глиняную кружку, спросила через плечо: - Прикажите со льдом?
– Зачем?
– удивился Егор.
– Простой налей, колодезной.
– Колодезной…- Она шмякнула о стол кружкой, вода плеснула через край.
– Пейте и уходите. Чувалову скажите, что ребенок не его, пусть успокоится.
Егор неторопливо выпил невкусную московскую воду, помолчал.
Женщина стояла у окна, яростно дымя сигаретой и через плечо поглядывая на него колючими глазами.
– Что вам еще от меня нужно?
– Мне-то?
– Егор посмотрел: и чего хорохорится дека?
– Муж ведь он вам-то.
– Муж!..
– Она презрительно передернула плечами.
– Пенек он лесной, ваш Чувалов.
– Ругать не ласкать: не скоро заморишься.
– Оскорбить женщину и даже не заметить - как это благородно!
– На оскорбить не похоже, - с сомнением сказал Егор.
– Юрий Петрович - человек уважительный.
– Уважительный!
– насмешливо повторила она.
– Скажите честно, если женщина-ну, по минутной слабости, под настроение, по увлеченности, наконец, - перес…- она запнулась, - ну, переночует, хватит соображения утром не совать ей деньги?
– Соображения у нас хватит. Денег у нас нет.
– Он тоже платил не наличными. Просто решил меня осчастливить и потащил ставить этот дурацкий штамп, не соизволив даже поинтересоваться, люблю ли я его.
– Что, силой штампы ставили-то?
– Ну зачем же…-Она вдруг улыбнулась.
– Ну я дура, дура я была, легкомысленная, это вам надо? Мне сначала даже поправилось: романтика! А потом опомнилась и сбежала.
– Сбежала, - сердито сказал Егор.
– А штамп? От него куда сбежишь?
Длинноволосая растерянно промолчала, и Егору стало жаль ее. Разговор словно поменял их местами, теперь
– Я паспорт потеряла, - виновато сказала она.
– Может, и он так, а?
– Сама завралась и его врать учишь? С новым-то как живешь?
– Хорошо.
– Я не про то. Я про закон…
– Расписались.
– Ах ты, господи!..
Егор вскочил, пометался по кухне. Марина внимательно следила за ним, и во внимании этом была почти детская доверчивость.
– Хорошо, говоришь, живете?
– Хорошо.
– Зови его сюда.
– Что?
– Она вдруг выпрямилась, вновь став холодно-надменной.
– Вон отсюда. Немедленно, пока я милицию…
– Ну, зови милицию, - согласился Егор и опять уселся.
Марина отвернулась к окну, беспомощно повела опущенными плечами. Она плакала тихо, боясь мужа и стесняясь постороннего человека.
Егор посидел, повздыхал, а потом тронул ее за плечо: - Узнают- хуже будет: закон ведь нарушен.
– Уходите!
– почти беззвучно закричала она.
– Зачем вы пришли, зачем? Ненавижу шантаж!
– Чего ненавидишь?
Она промолчала. Егор потоптался, помял кепку и пошел к дверям..
– Стойте!
Егор не остановился. Нарочно хлопнул кухонной дверью, услышал, как зло и беспомощно зарыдали у окна, и, выйдя в коридор, распахнул дверь в комнату.
У стола над чертежной доской страдал молодой парень. Он поднял на Егора спокойные глаза, моргнул, улыбнулся. Сказал неожиданно:
– Черчу, как проклятый. Диплом в сентябре защищать.
В противоположном углу в кроватке спал ребенок. А парень с удовольствием потянулся и пояснил:
– Я на вечернем. Трудно!
То ли действительно тишина в комнате стояла, то ли оглох Егор враз на оба уха, а только услышал он жаркий перезвон стрекоз. Услышал, и снова сжала сердце тягостная жалость, снова подкатил к горлу знакомый ком, снова задрожал вдруг подбородок. И услышал еще Егор, как на кухне громко плакала Марина.
– Ну, давай, давай трудись,-сказал он парню и тихонько вышел из комнаты.
Егор поздно вернулся в гостиницу. Съел булку, что Харитина в чемодан сунула, попил водички и улегся. Кровать была непривычно мягкой, но он все никак не мог заснуть, все почему-то ворочался и вздыхал.
Утром он встал позже, чем рассчитывал. Умывшись, спустился в буфет, а там оказалась очередь, и он все боялся, что опоздает.
Кое-как, наспех проглотил завтрак и побежал в министерство, так и не заглянув в забытые на столе тезисы.
А вспомнил он об этих тезисах, когда услышал вдруг собственную фамилию:
– …такие, как, например, товарищ Полушкин. Своим самозабвенным трудом товарищ Полушкин еще раз доказал, что нет труда нетворческого, а есть лишь нетворческое отношение к труду. Я не стану вам рассказывать, товарищи, как понимает свой долг товарищ Полушкин: он сам расскажет об этом. Я хочу только сказать…