Иванушка Первый, или Время чародея
Шрифт:
– Нет, – быстро ответил я. – Ты мне совершенно не помешала! Я валялся и думал о том о сём.
– О чём, если не секрет? – весело спросила Василиса.
– Да о всяком, – я начал врать. – Например, о моржах. Это очень печальная история.
– Я не люблю печальных историй, вздохнула Василиса. – А что с ними случилось, с моржами?
– Понимаешь, – я не мог остановиться, – моржи питаются планктоном у берега, где не очень глубоко. А ныряют они со своих льдин, на которых живут. Но сейчас глобальное потепление и льдины у берега растаяли. Ушли далеко в море. И теперь моржам надо ужасно
Я замолчал, а Василиса спросила:
– Ты её любишь?
– Кого? – я сделал вид, что не понимаю.
– Лену. Елену Прекрасную, – уточнила Василиса.
Я не знал, что ответить. Зачем она меня спрашивает? Вот девчонки, а? Ну ведь всё испортила!
Эх, странно всё это. Никого не было в моей жизни. Спал, просыпался, шёл в школу, возвращался домой вместе с Горбуньковым, в полном молчании. Сидел в Интернете, у меня даже ник есть – Иванушка Первый – совсем его забросил. Иногда по вечерам на лавочке травил байки или сказки рассказывал Толяну, ему это почему-то нравилось. Ужинал макаронами со сладким чаем, слушал мамины песни и колыбельные. По ночам крался через полгорода на чердак, копался в своём сундуке, листал древние книги на иностранных языках, не особо торопился посмотреть, что под ними хранится, может, клад или драгоценности, и вообще никому не мешал.
А сейчас? Что произошло в моей жизни за последние дни? Почему все стали обращать на меня внимание? Чего они хотят и ждут от меня? Может, потому, что я влюбился и от меня исходит сияние? Как говорится, позитивчик!
Я вдруг снова ужасно захотел спать. Что-то я стал чересчур нежным, какой уж тут позитив? Чуть поволнуюсь – голова кружится и в сон тянет.
Василиса спросила меня ещё о чём-то, но я уже не слушал её, положил трубку, даже не извинившись. Я знал, что это невежливо, но мне в ту минуту было всё равно. Ну и пускай себе обижается, если такая обидчивая. Чего в душу-то лезет?
Я вернулся в кровать, укрылся с головой пледом, и, не поверите, мне стало так тоскливо, что я заплакал, как в детстве, когда был совсем малявкой. Заскулил, как щенок, и хотел только одного: чтобы никто меня не трогал. Жалел я себя очень, прямо сил никаких не было. И чего жалел? Вроде радоваться надо, а я плачу. Так и есть, Иванушка я, дурачок. Самый первый дурачок в мире…
Я уснул, и приснился мне сон.
Стоял я в звоннице нашей синеградской церкви и смотрел на колокола. А они раскачивались на ветру в полной тишине. И не звонили.
– Ты не знаешь, что надо сделать, чтобы услышать малиновый звон? – спросил я у Василисы, внезапно оказавшейся рядом. На ней было золотистое воздушное платье.
Василиса приложила палец к губам, и мы прислушались. Колокольный звон доносился откуда-то издалека. Мы едва его различали сквозь завывание ветра, который налетел с гор и принялся безжалостно трепать наши волосы.
Но колокола синеградской церкви всё так же молчали. Раскачивались на ветру, без единого звука, словно так и должно быть.
– Надо просто захотеть, – сказала Василиса, – и тогда мы услышим их малиновый звон.
– У меня не получается никак! – крикнул я. – Но я очень хочу услышать их звон! Очень!
Я проснулся, подумал про колокола, вспомнил, что сегодня воскресенье, умылся, оделся, взял свой рюкзачок и вышел во двор.
Было раннее утро. Никто ещё не проснулся. Только воробьи чирикали.
Я вышел за калитку. На заборе дремал соседский кот Барсик, знаменитый тем, что умеет выговаривать слово «мяч». Причём произносит его тогда, когда задают конкретный вопрос.
– Барсик, скажи, пожалуйста, почему так громко плачет Таня? Что она уронила в речку? – спросил я.
Барсик недовольно приоткрыл глаз, мол, сколько можно повторять? Но всё-таки ответил:
– Мя-я-яч!..
Я улыбнулся и пошёл дальше, на улицу Пушкина.
Петух, который живёт на этой улице и, вместо того чтобы кукарекать, кукует, стоял на посту.
– Сколько мне жить, петушок? – спросил я и принялся считать.
Петух куковал так долго, что я сбился со счёта и, пройдя улицу Пушкина, оказался в переулке Андерсена. В нашем городе многие улицы названы в честь сказочников и поэтов. Я подошёл к дому, вошёл в подъезд и, поднявшись на второй этаж, позвонил.
Дверь открыла Роза Максудовна. Каждый раз я надеялся, что откроет Гарик.
– Что же тебе не спится? – проворчала она.
– Воскресенье, – ответил я.
– Ну что встал? Ждёт он тебя… – она ушла на кухню и принялась греметь кастрюльками– сковородками, наверное, будет готовить плов, он у неё всегда вкусный получается.
Я скинул кроссовки и прошёл в комнату.
Гарик лежал на кровати. На стене висел альпеншток. С ним Гарик ходил в горы, где сорвался и повредил позвоночник. Теперь Гарик лежал дома без движения. Уже три месяца. Летом я к нему приходил каждый день, а с первого сентября – по воскресеньям.
Альпеншток у Гарика очень старый. Это длинная палка с острым стальным наконечником – «штычком». С ним ходили в горы и прадед Гарика, и его дед, и отец.
Все они были альпинистам и без гор своей жизни не представляли.
– Привет, Вань! – Гарик расплылся в улыбке. – Быстро пролетела неделя! Что нового?
Я присел на стул и рассказал про Нельку, про Кощея, про Графа Орлова и Глафиру.
– Бурная у тебя жизнь! – вздохнул Гарик. – Завидую!.. Ты прямо МЧС, то старушкам досуг разбавляешь, то Гарикам… Ну чего? Сыграем?
Я открыл шахматную доску, лежавшую на письменном столе, и расставил фигуры.
Гарика я знал давно, ещё с тех пор как начал ходить в шахматный кружок, которым он руководил. Ведь Гарик был не только альпинистом, но и мастером спорта по шахматам. На столе у него, кроме шахматной доски, лежал ноутбук – как говорил сам Гарик, его связь с внешним миром, в основном шахматным. В Интернет ему помогала выходить мама, она и ходы за него делала. А иногда и советовала, как лучше сыграть. Правда, Гарик не всегда соглашался, ведь всё-таки он, а не Роза Максудовна, мастер спорта по шахматам. Так, вместе с мамой, он уже выиграл в одном из онлайн чемпионатов по интернет-шахматам золотую медаль. Сыграл за команду альпинистов «Эверест». А Эверест, как известно, высочайшая вершина мира.