Июль для Юлии
Шрифт:
— Что там, Дашенька? — спросила она шепотом. — Никак Федя тебя под венец зовет?..
Даша, со странным выражением лица, села на скамеечку и подперла подбородок кулаком:
— Ох, моя золотая-бриллиантовая! Что расскажу-то!
— Ну, не томи! — заволновалась Юлия Павловна. Простонародной русской речью, благодаря Даше, она владела куда лучше, чем французским или немецким.
— Молодой барин вам для поездки карету прислал.
— Карету?!
— Эге. Федька сейчас мне показывал. Ца-арская карета! Сидения мягкие, пунцовые, кожей да бархатом обитые! А сзади ледничок пристроен, чтобы, значит, продукты в сохранности в пути были, да ларь для муки и круп. Да ящичек для кастрюлек-сковородок и протчего… Ну и красота, я вам скажу!
Юлия Павловна тут же загорелась осмотреть подарок. Правда, сразу ее желание удовлетворено не было. Девушки выждали, пока ключница отлучиться в кухню, и тихо, как мышки, пробежали коридор, лестницу и поспешили на конюшню. Барышня залилась румянцем и совсем не болезненно ахнула, увидев подарок. Обойдя карету кругом, она захлопала в ладоши и расцеловала в обе щеки сначала Дашу, а потом и Федора, который поспешно ретировался чистить и без того выхоленных лошадок.
— Даша! Ты посмотри, дверцы вызолочены! На окошках шторы!..
Забравшись внутрь, девушки упали на мягкие сидения. Юлия Павловна ладошкой погладила бархатные подголовники.
— Да тут спать можно! Мягче, чем на постели!
Горничная восторгов хозяйки не разделяла. Хмурясь, она проверила потайные ящички для нужных в дороге вещичек, поиграла шторами, обвела взглядом обитый сафьяном потолок.
— Чем это ты недовольна? — спросила Юлия Павловна, вольготно располагаясь на подушках.
— Думаю, с чего бы это молодой барин о нас, сирых, вспомнил? — кисло ответила Даша. — Расщедрился, ничего не скажешь…
— О чем ты, Дашенька? — Юлия Павловна вскинула брови. — Не чужие же мы люди. Папенька — Царство ему небесное! — Владимиру Алексеевичу как-то жеребца подарил… карабахского… Я помню.
— Долго отдарка ждать пришлось, — проворчала горничная, чтобы барышня не услышала. А барышня пообещалась сегодня же отписать щедрому дарителю, излив на него тысячу благодарностей.
Вскоре настал день, когда Юлия Павловна была со всеми предосторожностями выведена из дома и устроена в новой карете, закутанная всевозможными пледами и одеялами, и обложенная подушками под спину и локти. Барышня изволила даже засмеяться и пошутить, что очень обрадовало Дашу. Обрадовало ее и то, что ключница ехала другой подводой, чтобы приглядеть за вещами. Таким образом, девушки были избавлены от противной старухи на время путешествия.
Пока не выехали из Москвы, Юлия Павловна смотрела в окошечко, жадно разглядывая улицы, дома, редких прохожих. Потом ее разморило, она сладко зевнула и уснула крепко и спокойно, как никогда не спала дома.
Глава III
Василь выбрался с сеновала, потирая лоб. Голова со вчерашнего похмелья гудела, как колокола в праздничный день. Конечно же, он проспал утреннюю репетицию. И теперь проклятый немчин Генрих Иванович не откажет себе в удовольствии приложиться холеной ручкой ему по физиономии.
Пугнув куриц от крыльца, Василь зашел в людскую, где жили крепостные артисты. В полутемной комнате, при свете светильничка, брызгавшего маслом, он увидел на топчане Алевтину. Опять беднягу скрючило от очередного приступа. В прошлом году к ней просили местного доктора, но он даже отказался выписывать лекарства, сказав положиться на волю Божью. Василь сжал кулаки, вспоминая об этом.
Болезнь у Алевтины, как она сама шутила, была господская. Раз в месяц, а то и чаще, у нее по два-три дня были сильные головные боли и тошнота. Только в отличие от барынь ей никто не подносил микстуру в ложечке и не позволял отлеживаться, если ставили спектакль.
Василь с жалостью посмотрел на желтоватое лицо больной. Во время приступов у нее желтели даже белки глаз. Сегодня, видимо, немчин разрешил ее от репетиций. Что ж, и на том спасибо.
Рядом с Алевтиной сидел Евлампий, первый бас. Лысина его влажно блестела, на коленях лежала берестяная корона.
При появлении Василя, Алевтина попыталась прикрыть ветошью стоящий на полу таз. Его это разозлило. А то он не знает, что во время болезни ее рвет желчью.
Артисты жили все вместе, в одной комнате. Мужчины и женщины. Комната разделялась перегородкой. Пятнадцать человек с одной стороны, десять с другой. Василь прошел к своей лавке и вытащил из-под нее короб. Сверху лежала свежая рубашка. Снова Агаша постаралась.
Агаша — маленькая смуглая девушка пятнадцати лет. Тихая, забитая. Она преображалась только когда пела. А голос у нее был соловьиный. Однажды Василь дал в ухо Генриху Ивановичу, вздумавшему ни с того ни с сего самолично выпороть молоденькую певицу. Немчина слетел со сцены, а Василь получил свое на конюшне. Но с тех пор Немчина обходил Агашу стороной, по крайней мере, когда Василь был рядом. Зато самого парня хлестал по щекам часто и с огромным удовольствием.
После этого случая Агаша старалась всячески услужить Василю. Стирала его рубашки, если он не успевал их отобрать, таскала самые лакомые кусочки, которыми снабжала ее тетка — повариха на барской кухне. Василю это не нравилось. В ответ на его ворчанье Агаша только испуганно хлопала длиннющими ресницами, и пускала слезу. Василя это раздражало. Ее рабская покорность и преданность вызвали у него почти ненависть. Он пробовал убеждать, даже накричал однажды, но Агаша своих забот о нем упорно не оставляла.
Снова обнаружив выглаженную и надушенную рубашку, Василь не почувствовал благодарности и шепотом выругался.
— Проспал, Вася? — спросил Евлампий. — Уж как Немчина наш гневались, тебя не увидев. Готовься.
— Угу, — отозвался Василь, забирая рубашку, и комкая ее безжалостно.
— На вечернюю-то репетицию приди, Васенька, — мягко попеняла ему Алевтина.
Василь буркнул что-то непонятное и выбежал во двор, вдохнув полной грудью.
В отличие от прочих крепостных, артисты пользовались некоторыми вольностями. Они не работали на полевых и дворовых работах, не сидели в светелках за пяльцами и ткацкими станками. Репетиции оставляли достаточно свободного времени. Как, например, сейчас.
Генрих Иванович любил работать утром и вечером, а обеденное время предпочитал дремать в кресле на терассе или почитывать дрянной заграничный журнал.
Василь прикинул по солнцу и удовлетворенно кивнул. Хватит время добежать до речки, выкупаться и еще поваляться на сеновале.
По пути он зачерпнул в колодце воды и напился. От ледяной воды заломило зубы, но в голове немного прояснилось. Остаток из ведра Василь опрокинул себе на голову.
— У-х-х! — фыркнул он, отряхивая мокрые кудри.