Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире
Шрифт:
— Нос у меня стал длинным, совсем как у Пиноккио, — сказала я, отложив зеркало. — Но не потому, что я все время говорю неправду. Я ее, конечно, говорю — но не все время.
Эмма ойкнула, и я рассмеялась.
— Вижу, вы подумали о том же? Ну, неважно. На самом деле, глядя в зеркало, я смотрю только на свои глаза. Тогда я чувствую себя красавицей. Ведь глаза — зеркало души, вы знаете об этом?
Эмма подошла ближе.
— У вас и правда очень красивые глаза. В них золотые искорки, как в калейдоскопе. Как будто солнечные зайчики
Она смотрела мне прямо в глаза. Мне даже стало не по себе, и я решила, что пора прекращать эту игру в гляделки.
— Вы, Эмма, наверно, часто смотритесь в зеркало?
— Бывает.
— А сейчас хотите посмотреть?
— Нет, спасибо, — сказала она.
— В таком случае, продолжим. Паркс, будьте любезны, отнесите зеркало на место. А мы наконец-то побеседуем об итальянском Возрождении. Джеймс, с той самой минуты, как вы утешили меня, сказав, что я не такое уж страшилище, вы не произнесли больше ни слова. Говорите же!
— Мы… мы хотели узнать про статую, — пробормотал Джимми, запинаясь.
— Смелее, юноша! — приказала я. — Про какую статую?
— Которая в музее Метрополитен, в Нью-Йорке. В Манхэттене. Статуэтка ангела.
— Которую вы продали за двести двадцать пять долларов, — уточнила Эмма.
Я подошла к одному из шкафов и достала из него папку с газетными вырезками. В ней у меня хранятся все заметки об аукционе и о том, как музей приобрел статуэтку всего за 225 долларов. Тут же лежит и статья о толпах посетителей, которым не терпелось увидеть скульптуру.
— Почему вы ее продали? — спросила Эмма, указывая на газетный снимок «Ангела».
— Потому что я не люблю делать подарки.
— Была бы у меня такая прекрасная вещь, я бы ни за что на свете ее не продала! — воскликнула Эмма. — И не подарила бы! Я бы заботилась о ней, как о самом близком человеке!
— Ну, учитывая, сколько волнений вы причинили своим самым близким людям…
— А что, они волнуются? — удивилась Эмма.
— Если бы вы удосужились прочитать заметку, вместо того чтобы с таким интересом разглядывать свою фотографию, то узнали бы, что они с ума сходят от беспокойства.
Эмма покраснела.
— Но ведь я послала им письмо! Я написала, чтоб они не беспокоились!
— Значит, письмо не помогло. Вы их не убедили.
— Но я же написала! — упрямо повторила она. — И мы все равно собирались ехать домой, как только вы скажете нам, кто сделал «Ангела». Скажите, это Микеланджело, да?
— Это мой секрет, — ответила я. — Между прочим, где вы были всю эту неделю?
— А это наш секрет! — отрезала Эмма, вздернув подбородок.
— Ну-ну, — усмехнулась я. Эти дети мне явно нравились. — Хорошо, давайте сначала пообедаем.
При свете люминесцентных ламп было хорошо видно, что мои гости выглядят помятыми, пыльными и какими-то серыми. Поэтому я велела им умыться, а сама отправилась к повару — распорядиться, чтобы приготовили обед еще на две персоны. Паркс проводил Джимми в одну
Эмма, кажется, еще никогда в жизни так не наслаждалась умыванием. Она провела в ванной целую вечность. Изучила свои отражения во всех зеркалах, пристально рассмотрела свои глаза и окончательно убедилась, что она тоже красавица. И все-таки больше всего ее восхитила немыслимой красоты ванна черного мрамора.
(Даже в моем доме эта ванная комната выделяется особым шиком. Три стены в ней отделаны черным мрамором, а четвертая — зеркальная. Кран в ванне изготовлен в виде дракона; рукоятки горячей и холодной воды позолочены. Сама же ванна представляет собой просторный бассейн черного мрамора, утопленный в пол, с двумя ступеньками, чтобы удобнее было спускаться.)
Как же Эмме хотелось понежиться в этой роскоши!
— Не упустите эту возможность, леди Эмма! — сказала она своему отражению в зеркале. — Ну же! Вперед!
И, открыв до отказа оба крана, она принялась раздеваться.
К этому времени Джимми уже закончил свое обычное умывание — то есть подержал под краном ладошки и поплескал водой на рот и подбородок, но глаза мочить не стал. Из ванной он вышел задолго до Эммы. Он немного подождал, но скоро его терпение лопнуло, и он стал бродить по дому в поисках сестры. Наконец он наткнулся на Гортензию, и та показала ему путь к мраморной ванной.
За дверью вовсю шумела вода. Ничего странного в этом не было — чтобы наполнить мою мраморную ванну, воды нужно много. Но мальчик похолодел от страха.
«Это Эмма! — подумал он. — Нас разоблачили, и она решила утопиться!»
Он подергал ручку двери. Разумеется, дверь была заперта.
— Эм! — завопил он. — Что ты там делаешь?!
— Ничего, — откликнулась Эмма. — Скоро уже выхожу.
— Но почему так долго?!
— Я принимаю ванну!
— Убицца, — пробурчал Джимми и отправился искать меня.
Он нашел меня в столовой. Я привыкла обедать в это время и уже была голодна.
— Моя чокнутая сестричка принимает ванну. Не обращайте внимания. Она вечно принимает ванну. Приходит из бассейна — и тут же в ванну лезет, представляете? Даже когда мы жили в музее, она заставляла меня принимать ванну. Может, начнем без нее?
— Будем считать, что мы уже начали, — улыбнулась я. Я позвонила, и Паркс тут же подал салат.
— Ну и где же вы в музее принимали ванну? — спросила я светским голосом, как бы между прочим.
— В фонтане. Было, конечно, холодновато, но это ничего, потому что мы там нашли… Ой! — Он в ужасе зажал рот рукой. — Ну все. Все пропало. Проболтался. — Он оперся локтем о стол и скорбно опустил подбородок на ладонь. — Не умею хранить секреты, хоть убейся. Не говорите Эмме! Пожалуйста!