Из бездны
Шрифт:
– Что ж делать-то? – в пространство спросил Олег, переваривая информацию.
– А что, спастись хочешь?
– Хочу! – горячо кивнул он.
– Тогда надобно их хозяину вернуть.
– А ты, мать, знаешь, как?
– Э-э-э, разбежался! Мне с того какой навар?
– Да я…
– Позжей сочтемся, – перебила бабка. – Сама решу.
– Ты, мать, лоха во мне увидела? Давай-ка на берегу добазаримся.
– Недолго тебе на этом берегу осталось, скоро на тот перевезут. Так, разок выдохнешь и не вдохнешь.
Дыба
– Согласен! – гаркнул он.
– Ну тогда вот тебе для начала. – Старуха покопалась в складках пальто и извлекла на свет деревянную иконку – с нее на Олега, подняв двоеперстие, требовательно взирал Христос. – С собой носи, у сердца самого. Как почуешь, что наступает шелуха, – молись, отпустит.
– Да я не умею…
– Эх, молодежь! – с досадой крякнула старуха. – Запоминай: «Душу тебе, Спаситель, вверяю, прибереги меня, грешного, прими меня в Царствии Твоем». Повтори!
Дыба повторил, разглядывая облупившуюся краску на маленькой дощечке. И действительно стало легче – точно изнутри вынули какую-то гирю и переложили Спасителю на плечи. «Чай крест таскал и мою ношу подержит», – рассудил Олег.
– И… все? Это поможет?
– Скоро сказка сказывается… Это так, отсрочка. – Левосторонняя старуха пожевала губами, поправила платок на голове, прикрывая редкие седые пряди. – Ты мне скажи… Ты гипнотизеру тому должок вернуть желаешь?
– Спрашиваешь! – кивнул Дыба: ай да бабка!
– Тогда приезжай сегодня в три ночи на кладбище за Малеевкой, у ворот ждать буду. Тама все и расскажу. А сейчас поди – поставь свечку Сайдуласу.
– За здравие, что ль?
– За упокой! – каркнула старуха.
С неожиданной для своего возраста прытью она заковыляла прочь.
– Стой, мать! Звать-тебя как?
– Марлен Демьяновна я! – скрипнула та, по-птичьи обернувшись одной лишь головой.
– Как Дитрих, что ли?
– Как Маркс и Ленин! – отрезала бабка.
Свечку за упокой Дыба поставил в том же храме. Косясь на дырку в иконостасе, он осторожно приблизился к кануну. Почесал ежик коротких волос, подбирая нужные слова. Наконец воткнул тонкую палочку воска в подсвечник, чиркнул «крикетом» и пробормотал:
– Ну… Это… Короче, Господи, это… рабу твоему Вискасу Сайдуласу чтоб земля стекловатой.
Хрюкнул себе под нос – смешная оговорка получилась. От дыхания Дыбы свечка тут же потухла. Он пощелкал зажигалкой, но то ли фитиль отсырел, то ли еще что – загораться свеча никак не хотела. Сначала думал взять новую, но покумекал и решил: бабка говорила про одну свечку; раз потухла, так оно, наверное, и надо.
Олег вышел из церкви, сел в машину и отправился на рынок – караулить гипнотизера. Свечка свечкой, а старый добрый наезд всяко надежней.
На сердце у Дыбы было неспокойно. Сидя в Широком, который служил ему и транспортом, и офисом, и столовой, он задумчиво жевал купленный на рынке беляш и рассматривал иконку, подсуропленную кривой старушкой. Не забывал и поглядывать на дверь гипнотизерского офиса – никакого движения.
Иисус пузырился, будто побывал под кислотным дождем. Иконка не казалась старой, скорее подпорченной. Жмуры подходить не спешили, словно чуяли, что теперь у Олега есть «крыша». В качестве эксперимента он зачитал, перекатывая куски недожеванного мяса по языку:
– Душу тебе, Спаситель… Как там?.. Поручаю. Убереги меня, неверного, и… это… Короче, помоги мне, лады?
Спаситель взирал строго и беспристрастно, помощью ближнему явно не отягощенный. Дыба прислушался к своим ощущениям. Дышать стало полегче. Может потому, что он протолкнул застрявший в горле кусок беляша хорошим глотком пепси-колы. Жмуры, впрочем, тоже не появлялись – и то хлеб. Иконку он положил на торпедо, под лобовое стекло.
Успокоившись, Олег даже задремал напротив офиса Сайдуласа и, когда очнулся, понял, что опаздывает. Ядовито-зеленые цифры на приборной панели показывали полтретьего. На всех парах он погнал Широкого по трассам к кладбищу.
У ворот уже поджидала Марлен Демьяновна. Пригнувшись к земле, она стояла за пределами светового пятна от единственного на кладбище фонаря. Дыбе на секунду показалось, что старушку сильнее прижало к земле, а на плече у нее сидит…
– Тьфу ты, примерещится же! – сплюнул он: за спиной бабки, растопырив голые ветки, торчал стриженый клен, без листьев походивший на туалетный ершик.
– Явился – не запылился! – недовольно прокомментировала старуха, сунув в руки Дыбе совковую лопату. – Пошли, тут недалече.
Шагая за бабкой сквозь темень ночного кладбища, он не раз и не два запнулся о торчащие тут и там куски оград. Огонек масляной лампы неровно покачивался в руке старухи. Где-то поблизости голодно и отчаянно выли бездомные псы; низко нависало светло-коричневое, в цвет слякоти небо.
– Здесь! – гаркнула старуха. Олег пригляделся и увидел грубо обтесанный деревянный крест-времянку. Бабка ткнула вниз и приказала: – Копай!
– Э, мать, это мы так не договаривались! Я если бы знал – пацанов бы подтянул…
– А срать ты тоже пацанов с собой берешь? Сам давай. Твоя могила – тебе и копать.
– В смысле, моя? – испугался на секунду Дыба и принялся близоруко вглядываться в фанерную табличку, но ничего не смог разглядеть.
– В том смысле, что копать – тебе. А выбрала я ту, что посвежее, – чтоб земля помягче. Рой давай, а то до первых петухов провозимся!
Олег уперся в черенок, вгрызся лопатой в почву – пошло хорошо. Сразу вспомнилась учебка, где старшина заставлял без конца рыть окопы и траншеи. Руки помнили ремесло, работа спорилась.