Из бездны
Шрифт:
– А что, Марушка, не согрешить ли нам? Опробуем новое тулово?
– Давай подписывай, нам еще к нотариусу ехать! – Старуха с жеманным хихиканьем отпихнула руку. – Сиротки ждут. Надоело их по одному выцеплять…
Неловкие пальцы с непривычки скомкали договор с одного края.
– Сначала тушу разноси, а то тебе все грешить, олух криворукий! – досадовала ведьма.
– Темно у тебя… – Неуклюжая рука потянулась к выключателю настольной лампы. – И воняет чем-то…
– Куплю жене сапоги! – доверительно сообщил Леня Голубков. Щелкнула кнопка, искра из пыльной настольной лампы разрослась, распространилась на маленькую кухню, а потом все превратилось в свет, огонь и звук.
Олег
Из теплого мрака его вырвало чье-то гнусавое «Даю установку…», и он упал с чудовищной высоты, плюхнулся в жгучую, резко пахнущую спиртом жидкость и под странные звуки «За швое ждоровье!» отправился в неведомый красный зев.
Горло обожгло разбавленной водкой. Дыба тряхнул головой, но видение не прошло. Перед собой он видел самого же себя. Тот, другой Дыба, тоже поставил рюмку на стол. Ради эксперимента Олег поднял одну руку и слегка ею помахал, но отражение не подчинилось.
– Хорошо пошла? – спросило отражение. Дыба не ответил. Он чувствовал себя странно: слишком угловатым, длинным и тощим. Во рту не хватало пары зубов, левый глаз ощущался опухшим. Не веря в происходящее, Дыба вновь помахал отражению, пытаясь призвать его к ответственности.
– Да и ты тоже прощай! – ответило то, не желая подчиняться оригиналу. – Не поминай, как говорится, лихом!
И вышло! Отражение Дыбы просто встало и вышло из так хорошо знакомого ему офиса. Но если он все еще остается сидеть в кресле…
Отражение в немытом окне приемной оказалось куда послушнее. Осматривая чужое лицо с огромным бланшем под глазом, Дыба мысленно выругался: «Сраный Вискас!»
Выскочив из кабинета как был, в пиджаке, он промычал секретарше что-то невнятное – язык ворочался во рту, словно чужой, – и кинулся прочь из офиса. Широкого давно и след простыл. Что делать дальше, Олег категорически не знал. Паника захлестывала его, и он рванул в глубь рынка, в толпу, просто надеясь, что среди людей будет не так страшно. На свое счастье, у одного из рыбных прилавков Дыба увидел знакомую лысину в опушке из седых волос.
«Юрий Валерьевич!» – хотел выкрикнуть Олег, но выдавил лишь какое-то бульканье, дернулся навстречу и тут же был остановлен мощной рукой одного из бычков. Произнесенное «Это я, Дыба!» превратилось во что-то вроде «Главрыба!».
Юра Писка повернулся и удивленно оглядел тощего гипнотизера. Наконец вымолвил:
– Извините, молодой человек, не подаю принципиально.
Вместо «Это я, Дыба, не узнаешь?» получилось нечто невразумительное. Олег инстинктивно бросился к старичку. Реакция того была молниеносной – поджав губы, он плюнул чем-то острым в лицо Дыбе, и левый глаз тут же заволокло болезненной красной пеленой. По щеке потекло горячее.
– Ах ты, пидор старый! – хватаясь за лицо, машинально выругался Олег. Как назло, эта реплика вышла предельно внятно. Хук в челюсть, тяжелый, как удар бампером, уронил Дыбу на деревянные палеты.
– А за эти слова, молодой человек, вам придется серьезно ответить…
Дальше его куда-то поволокли, скрипнула дверь, пахнуло дерьмом. Что-то блеснуло, второй глаз пронзило болью. Из разбитого зеркала души суть Олега истекла в очко общественного сортира, на самое дно безначального мрака, где уже поджидали жадно щелкающие челюсти мертвых богов.
Лучший погонщик
Перед входом во дворец Амрит поправил бинты на лице. Ткань, влажная от сукровицы, липла к коже, вызывая невыносимый зуд. Дворец раджи гнездился в мангровых зарослях, окруженный несколькими расчищенными каналами. В их истоках стояли фильтрующие дамбы, превращавшие грязную болотную воду в прозрачные ручейки, однако не избавлявшие от тягучей вони разложения.
Амрит зря беспокоился – у открытых настежь ворот стражников не оказалось, так что можно было немного ослабить бинты и дать раздраженной коже подышать. Ткань же на спине пришлось оставить: перед грядущим походом нужно было позволить целебной мази впитаться.
Внутри дворца ослепительно-белый камень и позолота фасада сменились буровато-серыми корнями, обвивавшими коридоры так, что не было видно даже стен. Погонщик, ненадолго остановившись глотнуть воздуха и перевести дух, оперся на один особенно толстый корень и тут же отдернул руку – тот шевельнулся и застенчиво спрятался. То, что Амрит поначалу принял за корень, оказалось серой, покрытой засохшей грязью рукой. Стало понятно, почему у ворот не было охраны. Раджа, толстый параноик, не доверял живым, предпочитая держать подле себя целые армии лааш под контролем нескольких кшатриев, что приходились ему дальними родственниками. Только сейчас погонщик, привыкший к вони от собственных гниющих и мокнущих ран, заметил, что дворец прямо-таки смердит медленно разлагающейся плотью, к миазмам которой примешивался слабый аромат мирры.
Амрит и раньше слышал от заезжих купцов о «тоннеле прикосновений» – рассказывали, что гневливый раджа нередко играл с жертвой, благодушно позволяя ей уйти с миром. Незадачливый проситель узнавал, что провинился перед раджой, лишь когда стены смыкались, поглощая несчастного.
Коридор вывел погонщика во внутренний двор, и он зажмурился, ослепленный солнцем, бьющим в глаза, – светило не загораживали ни листья, ни кроны деревьев, а мрамор под ногами казался раскаленным добела.
– Вот он, повелитель, лучший погонщик во всем Каяматпуре…
Шипение, раздавшееся будто бы отовсюду, заполнило легкие, вытеснило воздух, превратило свет во тьму. Голова закружилась, и Амрит едва удержался на ногах, вцепившись в какое-то каменное возвышение перед собой.
– Осторожнее, погонщик! – произнес чей-то надменный голос. – Я сам решу, когда мне кормить крокодила.
Когда головокружение отступило, а глаза привыкли к яркому свету, Амрит отшатнулся от бортика бассейна, в котором среди лилий и кувшинок в мутной воде плавала кругами бревноподобная туша. Пустые глазницы пялились в небо, а вода бурлила меж ребер, когда мертвая рептилия размером с лодку лениво переворачивалась, подставляя солнцу выпотрошенное брюхо.