Из бездны
Шрифт:
– А вот скажите, пожалуйста: а кенотафы на дорогах? Что в них, в сущности, плохого? – задавал, как ему казалось, каверзный вопрос чей-то тенорок.
– Да это же вовсе самая настоящая черная магия! – бушевал отец Порфирий. – Ритуальные конторы за это под суд отдавать надо! Самая натуральная бесовщина! Нет, вы только подумайте: могила-пустышка, что само по себе богохульство, так еще и на месте смерти! Вы представьте себе, сколько зла скопит в себе эта безделица! Жадные могильщики, стервятники чертовы, расставляют их на обочинах, на местах аварий, а темным силам только того и надо! Крест святой им не помеха, ведь не благостью от него, а смертью смердит, новую смерть привлекает!
– Нет-нет, подождите…
– Не о чем тут рассуждать!
Коле сразу вспомнился поворот на Грушевку под одиноким фонарем – грунтовка с насыпью.
– Это же означает, что опасные участки… – пытался оправдаться тенорок, но его вновь и вновь заглушал рокочущий бас священнослужителя, от которого у Коли даже разболелась голова. Слово «кенотаф» пыльным облаком засело во рту, рвалось наружу. Коля окончил восемь классов сельской школы с пятерками по труду и физкультуре, едва-едва выправив тройки по остальным предметам, но о том, что такое кенотаф знал слишком хорошо. Непрошеным воспоминанием проколола сознание картинка: визг тормозов, темнота, грохот и аляповато украшенный железный крест на развороте в сторону Грушевки. Заныли уж полгода как зажившие ребра, Коля скорчился и скрипнул зубами, прогоняя навязчивое существительное, проглатывая его вместе со строительной пылью.
– Ну, буде на сегодня! – поднялся он на ноги, разминая затекшие колени.
Ободранная стена в углу у самого окна теперь смотрелась небрежно, зато представляла собой участок, лишенный, наконец, глазастых цветов. Но ощущение направленных на Колю тяжелых взглядов не пропало, а лишь усилилось. С неприязнью Коля покосился туда, где над кроватью на обоях расплылось коричневато-гнилостное пятно. Видать, старушка перед смертью прислонилась к стенке. При одной мысли, что зачищать стену нужно будет и на этом участке, аж передергивало.
– Хорош! Pанок покаже, шо вичор не скаже…
Настроения ужинать не было. Кисловатая теп лая «Балтика» не принесла никакого удовольствия, сухарики по твердости напоминали осколки костей, что иногда попадались в мясе. Они оседали суховатой безвкусной кашицей на зубах, не оставляя ни вкуса, ни чувства насыщения.
Как назло, в доме не оказалось ни одной книги – все увезли хозяева. Коля же сплоховал и не взял с собой ничего почитать. Большим любителем литературы он не был – дома всегда находились занятия понасущнее, но с момента своего отъезда из маленькой деревеньки из-под Ростова в бесконечных автобусах, поездах, электричках и очередях Коля пристрастился к простеньким детективам в мягкой обложке.
От скуки он нашел на кухне отрывной календарь за позапрошлый, девяносто шестой год, с приметами, и принялся его листать. Наткнувшись на сегодняшнюю дату, нахмурился:
«На шестое апреля, в канун Благовещения, не стоит затевать генеральную уборку, заниматься ремонтом. Постарайтесь не ходить в гости, да и сами не зовите гостей.
Приснившийся в ночь с шестого на седьмое покойник сулит неожиданную находку».
– Бред суеверный!
Коля вернул календарь на замызганную полку над плитой и, сделав последний глоток пива, принялся готовиться ко сну. Вода из крана потекла ржавая, вонючая, так что чистить ею зубы он не рискнул – сполоснул рот «Колокольчиком», от чего десны жгло и сводило.
Поначалу он собирался переночевать на кухне – оконная рама в комнате разбухла и не открывалась. Коля подергал, но, услышав угрожающий треск, бросил попытки – не хватало еще выломать окно вовсе. Вдобавок в кухне не было строительного мусора и этой жуткой гнилостной затхлости.
К своей досаде, попытавшись разложить тоненький походный матрас, парень обнаружил, что улечься во весь двухметровый рост у него не выйдет даже по диагонали. Коридор для сна подходил не лучше – узкий проход с боков сжимали разнокалиберные полочки и подставки для обуви, прибитые к стенам, а по поводу них Коля никаких указаний не получал. Попытавшись угнездиться между обшарпанным комодом и высокой узкой тумбочкой, он будто оказался в саркофаге, стиснутый с двух сторон. Уснуть в таком положении было бы решительно невозможно. Обреченно вздохнув, он вернулся в опустошенную им же комнату, открыв форточку на кухне и отворив «масляную» дверь нараспашку – все ж какая-никакая вентиляция. Поначалу он думал лечь прямо на пол – кровать старухи-покойницы вызывала в нем гадливую оторопь, но, почувствовав, как скрипят под сланцами песок, мелкие осколки стекла и мушиные крылышки, класть матрас на пол все же не рискнул.
– Ну нет, шалишь, брат! – пригрозил Коля кровати. Ухватившись за железную перекладину, он, отдуваясь, перетащил ее в противоположный угол – туда, где не было «гнилостного силуэта», благо путь от стены до стены оказался гораздо короче, чем ожидалось.
Улегшись на скрипучеe, провисшеe едва не до пола ложе, парень уставился в потолок. Стоявший посреди двора фонарь светил как раз в окно его вынужденного убежища, наполняя все помещение болезненной желтой полутьмой. Колe было неуютно, сон никак не шел, отгоняемый мыслями о предстоящей работе и мрачной петербургской неизвестности: куда податься после этой «кислой» женщины с его паспортом и навсегда впечатавшейся в стену тени напротив? Теперь, не загораживаемое кроватью, пятно стало будто бы обрезанным – ровной горизонтальной линией, что очерчивала границу, за которой мертвая старушка истекала гнилостными выделениями уже не на стену, а в матрас. В неровном свете дворового фонаря, лившемся из окна, этот силуэт, казалось, недовольно ворочался, оставшись без законного своего ложа.
Коля перевернулся на другой бок, носом к стенке, сопровождаемый скрипом пружин, но ощущение чьего-то присутствия и пялящихся отовсюду насмешливых взглядов не отпускало. Близоруко прищурившись, он углядел один из источников. Это был заплесневелый «мозг» – бутон с двумя «глазами»-вензелями. Выругавшись, парень яростно перевернулся на спину, кровать застонала. Зажмурив глаза, он твердо вознамерился уснуть.
Снилась ему родная Зайцевка – километров сорок от райцентра, полчаса на мотоцикле. Душная летняя ночь после промозглого Питера казалась далеким воспоминанием. Да им она и была: снова Коля несется по проселочной дороге, оглядываясь по сторонам в поисках незанятого местечка поукромнее, а к спине прижимается теплой мягкой грудью Наташка из Шахтинского текстильного училища, которую за глаза деревенские называли многостаночницей.
Треск мотора почти заглушает ее мурлыканье, ветер бросает в лицо длинные русые волосы. Вот он сбрасывает скорость и начинает осторожно объезжать кустарник, чтобы подъехать к речке. Шаловливая Наташкина рука ныряет под резинку тренировочных штанов и начинает нетерпеливо наминать ему яички.
– Погодь ты, дай с кущив выйду! – отмахивается Коля, усмехаясь, в ответ раздается хрипловатое пьяное хихиканье. Наташкины растрепанные волосы лезут в нос и в рот. Он притормаживает, не уклюже переступает по сырой от росы траве, зажав между ног пошарпанную «Яву», а рука проявляет все большую настойчивость, в трусах становится влажно. – Наталка, та потерпи ты!
Но та не слушается, сжимает пальцы до того, что у Коли льются слезы из глаз, впивается острыми ногтями в самую нежную часть его тела, оттягивает, крутит. И в этот самый момент он понимает, что не чувствует жарковатого, пьяного дыхания, сопровождавшего его в ту ночь. Вовсе никакого дыхания не чувствует. Не вздымается мягкая неживая грудь, прильнувшая к мокрой от пота футболке, и волосы у него во рту – не русые, а какие-то… серые.
И что делать – не знает он, потому что надо как-то вырваться, выкрутиться из мертвой хватки, но ужас сковывает все конечности, стоит ему представить, что там, позади…