Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)
Шрифт:
«Телефона нет в нем верин номер можно было бы позвонить попросить в каком-нибудь заведении один звонок последний адвокату хаха кстати в милицию надо бы черт с ним сейчас надо что-то делать да и где эта милиция адрес адрес мне только ее адрес нужен как же я сказал этому таксисту улица шелеста одиннадцать или шелеста четырнадцать тут три дома три долбанных крейсера надо вспомнить хоть квартиру тогда просто проверю все три». И тут мне становится страшно. Господи, хорошо хоть на ноуте пароль, и эта тварь не будет рыться в моих записях, фотографиях, музыке, не станет копаться своими ручонками прямо в моей голове.
Я пока не думаю о восстановлении паспорта и билетов, надо решить, что делать в ближайшие минуты. Встань и иди. ОК,встаю и иду. В сторону оживленного проспекта, к людям, где можно влезть
На память я знаю только номер офиса и домашний родителей. Оба бесполезны. Вспоминаю последний разговор с Верой, когда я, такой хитрый и неожиданный, разузнавал обиняками, будет ли она дома накануне моего приезда. Тут же меня осеняет, и я смеюсь очевидности разгадки. Любой интернет-салон – и я свяжусь с Верой, да с кем угодно свяжусь, я брошу свою бутылку с письмом и ко мне приплывет сапфировый лайнер, да хоть рыбацкая лодка, согласен и на плот. Вначале я спрашиваю только подростков, кому еще знать, где здесь водится Интернет. Мне дружелюбно рассказывают про точки бесплатного вайфая. Про кафе с платным вайфаем. «Мм, постойте, я, кажется, один видела интернет-салон. Лет пять назад он был двумя кварталами выше». Снова зеро. Интернет достоверно есть на почте, но она, как сочувственно мне объясняют, закрылась в семь часов. Я почти готов проситься домой к этим мальчикам и девочкам, где есть связь, где мне дадут, наверное, кружку чая как гостю, пусть и непрошенному. Источники ценной информации про почту смотрят на меня вопросительно – а что дальше буду делать? – я понимаю, что они не откажут, ну вот этот парнишка точно пустит к себе. Но я так и не прыгнул когда-то с большой вышки в лагере, вот и сейчас не могу заставить себя. Одна фраза – и я вскоре буду у Веры, зализывать раны и считать урон. Но пустая трусость побеждает, говорю «спасибо» и ухожу, как будто ведомо мне, куда.
У меня есть немного денег, наутро я с ней свяжусь. Наутро все станет нормально. Под утешительный речитатив мыслей я сижу на лавке у автобусной остановки, разглядывая проезжающие машины. Они все знают, куда ехать, хочется остановить любую и попросить – возьмите с собой, я буду очень тихим, ну или общительным, если надо. Но машин становится все меньше, я смотрю на часы – 90% моего нынешнего капитала – и понимаю, что уже полночь. Теперь я не Робинзон на обитаемом острове, а дикий охотник в диком лесу. Мне надо добыть пищу и пещеру, чтобы укрыться от хищников в незнакомой местности. Пройдя вдоль опустевшего проспекта, я ожидаемо встречаю кафе. С едой и живыми людьми. Первым делом спрашиваю про Интернет у официантки. Ну хоть в кабинете управляющего, не может же начальство без нормальной связи. Пустите, тетенька, пожалуйста. Девушка в безликой фирменной оболочке упорно открещивается – нет, совсем никакой сети. Но есть сэндвич дня. Хороший, большой сэндвич, который я ковыряю до закрытия, изощренным Прокрустом пытаясь растянуть предлог пребывания в кафе.
Или я сейчас небритая Золушка. Пробьет назначенное время, и теплый дворец превратится в темноту и неизвестность. А вот и гонец с плохой вестью: «Извините, мы закрываемся, вот счет». Несколько часов в простом, понятном мире, где не надо было судорожно искать выход, стоили почти всего, что у меня оставалось. Честная цена.
Прислонившись к стене, я наблюдаю, как выходят один за другим официанты, повара. Одну группку забирает такси, остальные курят и треплются в ожидании машины. С девчонкой, что вежливо изгнала меня из временного рая, мы встречаемся взглядами, и в плавающем свете вывески я вижу в ее глазах секундное понимание. А потом – ту же вышку бассейна и пропасть, в которую надо шагнуть, чтобы спросить у незнакомца, есть ли у него ночлег на эту ночь. Она быстро вдыхает, как перед прыжком, и делает шаг назад. Зеро. Я киваю чуть заметно – да, я понимаю, невозможно же, страшно, не принято. Разворачиваюсь и ухожу, чтобы не смущать.
Почти два ночи. Даже на освещенных улицах жизнь замирает. Первыми исчезают покупатели возле киосков. Машины пролетают редкими метеорами в безмолвном космосе квартала. И гаснут окна, одно за другим. Когда погаснет последнее, я останусь один в темной комнате. И раз она размером с город, то и монстры, вышедшие из шкафа, будут большими. И стоять, и идти куда-то одинаково страшно и безнадежно. Мой последний островок безопасности – Верин двор, где по темным водам ночи плывут куда-то три одинаковых крейсера. В одной из кают не сняв тельняшку спит моя подруга, и не видит как я размахиваю руками на бегу, сигнальной азбукой передавая SOS.
Оказавшись в ее дворе, я тяжело дышу, побег на короткую дистанцию – еще один бессмысленный поступок. В шкафу, как и в тот год, когда у меня украли булку, оказываются только вешалки да пыль. Монстры давно переехали. Над подъездом тускло маячит лампочка, за пределами маленького круга света все тонет в неразличимости. Я наугад ухожу от светового пятна туда, где днем видел качели. Сажусь на прохладный пластик и прекращаю бояться. Даже когда в ногу меня толкает лбом бродячий кот только вздрагиваю слегка, от неожиданности. Ночной грязный зверь хрипло и коротко мявкает. Дружок, у меня только жвачка, извини. Он не обижается, и какое-то время греет мои колени, потом так же, без предупреждения, спрыгивает и уходит. Ночь холодна и безразлична. Ей не пожалуешься на глупую кражу, на плохую память и предательского кота. Четыре десять. Пьяный смех вдали. Пол-пятого. Шаги, хлопает тяжелая дверь подъезда. Около шести. В тихой темноте загораются первые окна, и я вижу в них плавные, сонные силуэты. Я засыпаю в семь, почти окоченев в неудобной позе, проглотив ночь до конца. Номер ее квартиры и дома я вспомнил еще между котом и ночным смехом. Если наступит рассвет, я постучу в дверь, а когда она откроет, скажу:
– Доброе утро. Хочешь, расскажу, что мне снилось?
Екатерина Перченкова
Никакого криминала
Нет, знаете, все очень банально было, никакого криминала.
Я вас попросить хочу, сразу, пока не забыла. Цветочки не выбрасывайте, ладно? Я там на трюмо положила бумажку с телефоном, если они вам не нужны, позвоните, я себе заберу. Только решайте побыстрей, им надо, чтоб водичка была отстоявшаяся, и еще опрыскивать два раза в день. А может, я их сразу заберу, а?
Ой, давайте кофе, конечно, только знаете, не здесь… Понимаете, да? Он ведь сорок дней тут ходит и все видит, аж мурашки бегут. Хотите, к нам пойдемте, тут пять минут всего, и до метро близко. Я-то вас сразу узнала, у него фотография ваша за стеклом стояла, в серванте. Спросить даже не успела, он сам говорит: это начальница моя, умная женщина… и лицо у него такое стало, вот, знаете… Я вас почему зову-то: посидеть, поговорить, вспомнить надо, так оно легче будет.
Нет, ну я их знала, конечно, но не так чтоб хорошо, мы раньше в коммуналке жили все вместе, на Красных воротах, потом расселили. Я в пятый класс пошла, теть Тане дали двушку, и нам тоже двушку, в Коломенском только, в гости не находишься. Теть Таня беременная была, и тут на тебе – близнецы. Или двойняшки? Как правильно-то?
Девочка у них нормальная получилась, а с мальчиком просто беда, сначала даже думали, что он умственно отсталый, а потом возили его в какой-то центр, разговорили там, он и улыбаться стал иногда, и книжки читать, и даже в школу пошел. А учился-то как хорошо, удивительно даже! В первый класс его взяли, который для отсталых детей, а потом перевели в специальный, с естественно-научным уклоном. Дружили они очень с сестренкой, она за ним хвостиком ходила, и шахматам он ее научил, и телескоп ей склеил, и смотрелись они вместе ну прямо как на открыточке! Заболтала я вас, нет?
Ну вот, а потом на зимних каникулах он с мальчишками пошел на речку и под лед провалился. Вылез и пошел пешком домой весь мокрый, пришел как сосулька весь, а наутро его в больницу забрали. Сказали, или умрет, или дурачком станет. Он, конечно, не умер, да и дурачком не назовешь – диссертацию ведь написал. Но странности какие-то появились, конечно. Да чего я говорю-то, еще какие странности. Его ведь часто потом забирали в больницу, только уже в специальную. Я вот тогда как раз сестричку его встретила, она идет в белой шубке, а вся черная: говорит: я с ним сидела, пока болел, я ему суп варила, и какао, и блины пекла, я ему в больницу каждый день письма пишу, а он не отвечает. Ну, я ей говорю, больница-то непростая, может, не дают ему письма писать.