Шрифт:
Эмиль Верхарн
Из цикла "Вечера"
Человечество (Перевод М.Волошина)
О, вечера, распятые на склонах небосвода,
Над алым зеркалом дымящихся болот...
Их язв страстная кровь среди стоячих вод
Сочится каплями во тьму земного лона.
О, вечера, распятые над зеркалом болот...
О, пастыри равнин! Зачем во мгле вечерней
Вы кличите стада на светлый водопой?
Уж в небо смерть взошла тяжелою стопой...
Вот...
Голгофы - черные над черною землей!..
Вот вечера, распятые над черными крестами,
Туда несите месть, отчаянье и гнет...
Прошла пора надежд... Источник чистых вод
Уже кровавится червонными струями...
Уж вечера распятые закрыли небосвод...
Под сводами (Перевод М.Донского)
Сомкнулись сумерки над пленными полями,
Просторы зимние огородив стеной.
Мерцают сонмы звезд в могильной тьме ночной;
Пронзает небеса их жертвенное пламя.
И чувствуешь вокруг гнетущий медный мир,
В который вплавлены громады скал гранитных,
Где глыба каждая - каких-то первобытных
Подземных жителей воинственный кумир.
Мороз вонзил клыки в углы домов и башен.
Гнетет молчание. Хотя б заблудший зов
Донесся издали!.. Бой башенных часов
Один лишь властвует, медлителен и страшен.
Ночь расступается, податлива как воск,
Вторгаются в нее безмолвие и холод.
Удары скорбные обрушивает молот,
Вбивая вечность в мозг.
Холод (Перевод Г.Шенгели)
Огромный светлый свод, бесплотный и пустой.
Стыл в звездном холоде - пустая бесконечность,
Столь недоступная для жалобы людской,
И в зеркале его застыла зримо вечность.
Морозом скована серебряная даль,
Морозом скованы ветра, и тишь, и скалы,
И плоские поля; мороз дробит хрусталь
Просторов голубых, где звезд сияют жала.
Немотствуют леса, моря, и этот свод,
И ровный блеск его, недвижный и язвящий!
Никто не возмутит, никто не пресечет
Владычество снегов, покой вселенной спящей.
Недвижность мертвая. В провалах снежной тьмы
Зажат безмолвный мир тисками стали строгой,
И в сердце страх живет пред царствием зимы,
Боязнь огромного и ледяного бога.
Соломенные кровли (Перевод М.Донского)
Склонясь, как над Христом скорбящие Марии,
Во мгле чернеют хутора;
Тоскливой осени пора
Лачуги сгорбила худые.
Солома жалких крыш давно покрылась мхом,
Печные покосились трубы,
А с перепутий ветер грубый
Врывается сквозь
Склонясь от немощи, как древние старухи,
Что шаркают, стуча клюкой,
И шарят вкруг себя рукой,
Бесчувственны, незрячи, глухи,
Они запрятались за частокол берез;
А у дверей, как стружек ворох,
Опавшие листы, чей шорох
Заклятий полон и угроз.
Склонясь, как матери, которых гложет горе,
Они влачат свои часы
В промозглой сырости росы
На помертвелом косогоре.
В ноябрьских сумерках чернеют хутора,
Как пятна плесени и тленья.
О, дряхлой осени томленье,
О, тягостные вечера!
Лондон (Перевод Г.Шенгели)
Вот Лондон, о душа, весь медный и чугунный,
Где в мастерских визжит под сотней жал металл,
Откуда паруса уходят в мрак бурунный,
В игру случайностей, на волю бурь и скал.
Вокзалы в копоти, где газ роняет слезы
Свой сплин серебряный - на молнии путей,
Где ящерами скук зевают паровозы,
Под звон Вестминстера срываясь в глубь ночей.
И доки черные; и фонарей их пламя
(То веретена мойр в реке отражены);
И трупы всплывшие, венчанные цветами
Гнилой воды, где луч дрожит в прыжках волны;
И шали мокрые, и жесты женщин пьяных;
И алкоголя вопль в рекламах золотых;
И вдруг, среди толпы, смерть восстает в туманах...
Вот Лондон, о душа, ревущий в снах твоих!
Умереть (Перевод Ю.Александрова)
Багровая листва и стылая вода.
Равнина в красной мгле мала и незнакома,
Огромный вечер, там, над краем окоема,
Выдавливает сок из тучного плода.
И вместе с октябрем лениво умирая,
Пылающую кровь роняет поздний сад,
И бледные лучи ласкают виноград,
Как четки в смертный час его перебирая.
Угрюмых черных птиц приблизился отлет.
Но листья красные сметает ветер в груду,
И, длинные усы протягивает всюду.
Клубничные ростки кровавят огород.
И бронзы тяжкий гул, и ржавый лязг железа
Все ближе, но пока проходит стороной.
А лес еще богат звенящей тишиной
И злата у него побольше, чем у Креза...
Вот так, о плоть моя, мечтаю умереть
В наплыве дум, лучей и терпких ароматов,
Храня во взорах кровь и золото закатов
И гибнущей листвы торжественную медь!
О, умиреть, истлеть, как слишком налитые
Огромные плоды; как тяжкие цветы,
Повисшие теперь над краем пустоты