Из дневника улитки
Шрифт:
Как она, припав жадным ухом к приемнику, настроенному на малую громкость — только для себя! — слушает своего Хайнтье, который, как и она, хочет иметь лошадь.
Как она снова бегает вокруг, размахивая руками.
Как испуганно пугает нас.
Она не хочет быть девчонкой среди трех братьев.
(Избыточный мужской напор сдавливает ее голос; я называю ее Гармошкой. Позднее она, женственная натура, обязательно станет по-настоящему женственной.)
У нее лицо как погода в апреле. Смеется и тут же хмурится — переменная облачность.
На лестнице в доме, каждому стулу или столу, всему и всем, кто имеет четыре ноги или умеет считать до четырех,
Мы не можем заменить ей лошадь.
Она не хочет ничего есть, все ей «фу!».
Всегда в брюках. Верхом на стульях. Завидует Бруно, что у него что-то есть (и показывает), чего у нее нет.
(Ох природа! О двуполые нетребовательные виноградные улитки…)
Я подарил ей зеркало. Но она не хочет себя видеть.
После трех дней предвыборной борьбы в Восточной Фризии я бы с удовольствием показал своей дочери передвижные загоны для лошадей. И в гостинице (между призовыми кубками) фотографии ольденбургских скаковых союзов. Я мало что смыслю в верховых, скаковых и тяжеловозах. Анна хочет купить Лауре волнистого попугая. Как ни учил меня Эрдман Линде, я так и не умею отличать галоп от рыси.
Вот еще что надо дописать: в середине мая полетел (после утреннего собрания в Дуйсбурге) из Дюссельдорфа в Белград, чтобы там открыть книжную выставку. Через три дня полетел в Гамбург, чтобы присутствовать, в окружении либералов (с видом на Эльбу), при создании инициативной группы избирателей. На следующий день поехал (железной дорогой) в Мюнстер, чтобы, вопреки сопротивлению одного уже пожилого члена Союза молодых социалистов, помочь созданию (на окраине, на благоустроенной мельнице) «Социал-демократической инициативной группы избирателей Мюнстера». (Говорить и говорить и на долгие часы затыкать рот Скептику, который изводит себя.) На следующий день поехал в Бремен, чтобы сделать для пятисот собравшихся там народных библиотекарей доклад о состоянии воинских библиотек («Что читают солдаты?»). На следующий день полетел со всеми трофеями в Берлин и рассказал вам, дети, о положении в Белграде…
По дороге мы делаем привалы. (Драуцбург тоже интересуется, как все было там, на юге.) Между конечными пунктами мы, чужие, сидим на чужом лугу. Кругом жужжит, как жужжат луга в начале лета. Фотограф, поехавший с нами от журнала «Квик», фотографирует нас, как мы, чужие, сидим на жужжащем лугу.
— А югославский коммунизм?
Мы читаем в газете: «На этот срок полномочий „Закон о содействии градостроительству“ вряд ли…» Драуцбург говорит: «Сегодня я мог бы обручиться».
Я напоминаю ему о трудностях трехполья. Хотя луг пуст, он набрасывает план большой семьи. Славно, как все помогают друг другу, даже в воскресенье ладят. Приятно на пустом лугу строить многоэтажные воздушные замки.
— Мне очень жаль, — говорит Драуцбург, — но нам пора.
Мы все берем с собой: фотографа из «Квика» вместе с фотографиями, мои замечания о югославском коммунизме, наши недочитанные газеты — что сейчас актуально, Драуцбургову большую семью, нашу чуждость; берем мы и только что сделанное открытие: луга в начале лета жужжат. (Скептик — я уверен — нашел бы и парочку шаровидных улиток.)
10
Когда Скептику дважды прокололи кочан салата и скалками избили мастера чемоданных дел Земмельмана, на земле Вольного города Данцига еще проживало 7479 евреев. Вскоре двадцати четырем врачам-евреям была запрещена врачебная деятельность; многие выехали, в том числе д-р Цитрон, практикующий врач, который каждое лето унимал сенную лихорадку у Скептика. (Больных неарийцев имели право пользовать только врачи Вальтер Розенталь и Курт Якубовский.)
Она хроническая — ничего с нею не поделаешь. Герман Отт утверждает, что сенная лихорадка в равной мере и угнетает его и успокаивает. Как только наступает лето, Скептик называет себя больным.
С августа следующего года нападения на синагогу Маттенбуден и разбитые стекла в доме прусской ложи у Оливертор стали повседневностью. Когда еврей Гершель Грюншпан убил в Париже германского дипломата фон Рата, в Германской империи были подожжены синагоги, разграблены магазины евреев, убиты или доведены до самоубийства многие евреи, арестованы и заключены в концлагеря тысячи и тысячи евреев. (Герман Отт занес в свой дневник только афоризм в духе Лихтенберга: «Имперская „Хрустальная ночь“ — это вместительная метафора».) В классном журнале его учеников (ставших тем временем старшеклассниками) записано: «Когда мы читали „Воспоминания детства“ Зельмы Лагерлеф, мы послали писательнице письмо и альбом с фотоснимками Данцига. Господин Отт и фрейлейн Меттнер готовили с нами вечер, посвященный ее творчеству».
Так называемая «Хрустальная ночь» 9 ноября 1938 года имела свой аналог и в Данциге: были подожжены синагоги в Лангфуре и Цоппоте. Невредимой осталась только Большая синагога у ипподрома, потому что, когда отряд СА хотел взломать главный вход, на защиту синагоги встали несколько членов Союза фронтовиков-евреев, в их числе ветеран мировой войны Исаак Лабан, и с помощью адвоката Бернхарда Розенбаума вытребовали полицейскую охрану. (На следующий день Розенбаум с женой поехали на лечение в Южную Францию. В Ницце его состояние ухудшилось; на возвращение рассчитывать нельзя было. Он послал письменный отказ от должности второго председателя общины. Но дочь его осталась; Герман Отт тоже продолжал преподавать, хотя розенбаумскую школу посещало все меньше и меньше школьников. В конце ноября в Вольном городе Данциге проживало менее 4000 евреев.)
Во многих письмах Скептик сделал тогда наброски научной работы, название которой пришло ему в голову, должно быть, в дни обострения сенной лихорадки: «Об улитке как посреднице между Меланхолией и Утопией». — Письма Скептика, где он как будто ссылался на Вальтера Беньямина, и ответы его корреспондента — как ни настойчиво я искал — обнаружить не удалось. (Бернхард Розенбаум умер в Ницце в 1940 году.)
Он, вероятно, рассматривал их как сестер: Меланхолия и Утопия называют друг друга Первопричиной; одна избегает и отрицает другую; обе упрекают друг друга в увиливании. И общение между ними осуществляет улитка: пунктуально, безучастно и цинично, как и положено посреднице.
17 декабря тридцать восьмого года, когда Скептик (в предрождественскую пору) начал догадываться о наличии в субстанции двуполых улиток лечебного средства против меланхолии (и, вероятно против утопии), еврейская община приняла решение покинуть Вольный город Данциг и эмигрировать. (Сионист Сегаль не просто говорил, он взывал.) Все члены общины, собравшиеся в Большой синагоге, встали, выразив тем самым свое согласие. Многие старики после этого лишились чувств.
Словно эхо прогресса — застой. Словно Меланхолия — оборотная сторона Утопии. Словно бревно — неподкупная помеха бегуну. Словно у конечной цели победителя приветствует печаль. Словно от хронической сенной лихорадки страдает весь мир, а не один только Скептик.