Из дневника улитки
Шрифт:
И даже когда советские войска уже прошли Польшу и Восточную Пруссию, Эльбинг пал и армейская группа «Висла» оказалась отрезанной, когда разбитые немецкие соединения отступали по шоссе Картхауз — Лангфур и в подвал Скептика донесся грохот танков, Лизбет продолжала склочничать и угрожать им гестапо и полевой жандармерией. Причем уже была беременна. «Этот жид меня обрюхатил». За два дня до того, как Картхауз был оставлен вермахтом и занят Советской Армией, Скептик попытался объяснить Лизбет, что он, во-первых, вовсе не еврей, а во-вторых, что в ближайшее время он, как еврей, мог бы стать им с отцом весьма полезен; но она пришла в бешенство и вопила так, что Штомма, опасавшийся с часу на час получить новых квартирантов, набросился на Лизбет и дубасил ее, пока та не распласталась на полу, обливаясь кровью: он рассек ей висок велосипедным насосом.
Что еще рассказать вам, дети? Скептик делал Лизбет перевязки и вообще ухаживал
Пожалуй, вот что еще: Скептик долгое время не хотел покидать свой подвал. После работы в конторе — регистрация оставшихся в городе немцев — он спускался по лестнице и ложился на свой тюфяк, хотя Лизбет приготовила ему постель у себя в мансарде. Скептику, именовавшемуся теперь Германом Оттом, трудно давалась жизнь в обычной обстановке и среди посторонних, — там все было реально, а реальность его страшила. — Лишь летом, уже женившись на Лизбет, он как бы навсегда распрощался с подвалом и (как бы навсегда) перебрался в мансарду к Лизбет, которая была уже на сносях. Но к тому времени Скептик сильно изменился. Весной он приступил к поискам: он искал не улиток вообще, а лишь ту загадочную улитку, пурпурная окраска которой постепенно перешла в черноту, которую Лизбет раздавила ногой, которая, словно губка, впитала в себя ее меланхолию и превратила безразличную ко всему Лизбет в женщину с определенными требованиями к жизни: смешливую и склочную, добродушную и злобную.
Говорят, в течение двух лет Герман Отт, которого долгое время называли не иначе как Скептик, искал повсюду, позже лишь на кладбищах, свою таинственную улитку — доказательство того, что меланхолия излечима; при этом он мало-помалу сам впал в депрессию. В конце лета 1947 года по просьбе его жены Лизбет, у которой от него родился сын Артур, Скептика поместили в лечебницу закрытого типа (неподалеку от Олива); там он провел двенадцать лет — первое время еще что-то бормотал, сидя над своими вкривь и вкось исписанными бумажками, а потом вообще умолк и ближе к концу этого срока боялся любого шума, а также рыбных костей — если на обед была рыба.
Дети, вы сомневаетесь и говорите, что моего Скептика нет и не было на свете. Все это мои выдумки и фантазии, а реальна лишь предвыборная борьба. Но где бы я ни выступал, — в Кайзерлаутерне или Саарлуисе, в Мерциге или Даиллингене, в Вайнсберге, Некерсульме, Хайльбронне, в Эбингене, Биберахе, Аугсбурге, в Шонгау или Гармише, в Мурнау, Бад-Тельце и под конец в Вайльхайме, — я говорил, явственно слышал свой голос и все же не был уверен, действительно ли я это все говорю, реальны ли все эти рыночные площади и старинные городки, словно сошедшие с рождественских открыток, реальны ли наш микроавтобус «фольксваген» и реки Саар, Некар и Рис, а также наши кандидаты Кулавиг, Эпплер, Байерль, наш верный Драуцбург и гладко причесанный Эккель, студент Бентеле и я сам, — не плоды ли все это моей фантазии. — Ясное дело, скажете вы, ничего удивительного, чего не привидится, когда у тебя грипп и высокая температура. Сомневаетесь в реальности Скептика. Как будто предвыборная борьба с ее подъемами и провалами, словесными западнями и шквалами оваций не оставляла места и не давала повода к сомнениям? Как будто во время моих выступлений они не присутствовали в роли немых судебных заседателей (сначала в Клеве, под конец в Вайльхайме). Ибо если бы Эккель с присущим ему педантизмом не следил за каждой точкой и запятой, температура, не спадавшая всю дорогу, заставила бы меня согнуть все устойчивые восклицательные знаки, превратив их в вопросительные: эта витиеватая завитушка и есть подпись Скептика. — Лишь в самый последний день — за двое суток до выборов, — когда мы открыто выступили против Франца Йозефа Штрауса (в его избирательном округе Вайльхайм), Скептик отпустил меня на время…
Я многим обязан Штраусу: пониманием того, что с ним надо бороться профилактически, и уверенностью в том, что Штраус и сомнения — две вещи несовместимые. Это человек, который готов заключить союз с кем угодно. Человек, который лжет не из природной склонности или хронической слабости, а по убеждению. Человек, который меряет всех по себе.
В его избирательном округе у меня прошел и грипп, и температура.
Штраус реален, и если проиграет, все равно будет реален, а проигравший Штраус отбросит последние сомнения и станет окончательно и бесповоротно непоколебим.
— А Скептик, которого ты выдумал?
— И улитка, которую ты чуть-чуть выдумал?
— И Аугст, который на самом деле был, а вовсе не выдуман?
— И что еще хочешь выдумать?
Ночь после выборов, дети, когда мы победили с незначительным перевесом и мои поездки (временно) прекратились…
29
Когда из-за ошибки в программе в ночь после выборов компьютер выдал слишком высокие цифры в нашу пользу, а потом выписал на экране телевизора предварительные результаты — победу «черных», когда у нас (на Аденауэраллее) никто не пил ни пива, ни вина, ни шнапса, все только вкушали из горькой чаши поражения, когда казалось несомненным, что история может давать задний ход, а «черные» уже раздавали факелы парням из Молодежного союза ХДС/ХСС, мы с Эккелем-старшим писали на бумажных салфетках утешительные слова для Маршана, Драуцбурга и Гизелы Крамер, да и для себя самих тоже, когда мы уже (опять) готовы были привычно снести поражение («Этим нас не убьешь. Вот уж в следующий раз…»), когда мы все уже старались обулиточиться, — один лишь Эрдман Линде сказал: «Тут что-то не так. Погодите. Надо немного подождать…» — в этот момент на экране телевизора, сначала дергаясь справа от запятой, потом уже слева от нее, начали стабильно вырисовываться те изменения, которые опровергли возможность обратного хода истории, загасили факелы «черных». На экране появились фамилии, сначала (осторожно) Шмидта и Венера, потом Шиллера, и наконец — после того как Кюн в глубине телестудии дозвонился куда хотел — выманили-таки главную улитку из ее домика, и Вилли сказал: «Я буду…» Но у нас (на Аденауэраллее) никто просто не мог поверить в победу; мы все уже настроились на унылую ноту. (Когда давали призы за медлительность, улитка помедлила перед тем, как взобраться на пьедестал.)
И вот вкратце результат: 28 сентября 1969 года «черные» собрали вместо 47,6 процента голосов 46,1. Либералы скатились с 9,5 до 5,8 и могли — поскольку НПГ получила меньше 5 процентов, в коалиции с нами, набравшими 42,7 процентов против прежних 39,3 — образовать то социально-либеральное правительство, которое (вопреки всем прогнозам) все еще у власти и с той поры достигло большего, чем само осознает. Ибо социал-демократы, дети, — это люди, которые верят не столько в собственные успехи, сколько со всепроникающей силой духа в свои решения, глядящие в будущее (их глаза-щупальца опережают их самих).
Кто-то подсчитал: я выступал девяносто четыре раза. В конце предвыборной кампании на местах активно действовали примерно шестьдесят инициативных групп избирателей.
Драуцбург говорит: «Почти тридцать одну тысячу километров отмахали без единой аварии».
Я похудел всего на два килограмма.
В Хайльбронне Эрхард Эпплер в своем сослагательном наклонении поднялся с 37,6 процента до 42,3: победил деликатностью манер (я на него очень надеялся).
Соответственно масштабу личности Хорста Эмке Дворец песни в Штутгарте был украшен в духе «Обнимитесь, миллионы!», что дало моему обаятельному земляку перевес в 7,4 процента и прямой мандат, а на посту министра впоследствии — и репутацию неотразимого мужчины. (Если было бы можно скрестить Эпплера с Эмке и сослагательное наклонение возвести в суперлатив… Но они оба противятся моему замыслу вывести суперулитку.) Разные курзалы, павильоны и дворцы всплывают в памяти, когда я слышу за своей спиной: «Скажи-ка, Драуцбург, как назывался тот зал, где преподаватель гимназии, агитируя за ХДС, призывал задним числом отменить поражение в первой мировой войне?» В Вердене-на-Аллере дом для общественных собраний «Хёльтье» вмещает восемьсот пятьдесят человек. Хотя у «черных» было больше голосов по партийным спискам, но Карл Равен, набрав почти на семь тысяч больше по избирательным округам, добился цели. («Туда мы еще приедем поработать языком, — заметил Драуцбург. — Там и побольше можно взять».)
Крытый рынок округа Мюнстер в Клоппенбурге обычно используется для торговли яйцами. (Иногда мне снится этот огромный павильон, и я просыпаюсь осипшим.) В этих местах черным-черно от католических ряс, так что даже мешкам с углем некуда отбросить тень. Тем не менее нам удалось с помощью святого Франциска переползти с 14,9 до казавшихся несбыточными 20,1 процента.
При муниципальных выборах среди городских залов, похожих друг на друга, как близнецы, попадаются и штучные экземпляры: Йозефхаус, зал городской ратуши в Кайзерслаутерне, залы «Сатори» в Кёльне, где Катарина Фоке во втором избирательном округе не переползла или прошмыгнула, а вопреки всем правилам и законам природы взлетела с 37,8 до 48 процентов, поставив под сомнение силу инерции и тем самым добившись рекорда Центральной Европы среди улиток.