Из дома

Хиива Ирья

— Глупая, если бы меня так любили, я был бы счастлив…

Начал накрапывать дождь, мы медленно пошли к интернату. Возле двери он спросил, с кем я здесь ночую, я ответила, что с Валей и Ирой. Валя, кажется, спит, а у Ирки свидание, непонятно к чему объяснила я ему. Он сделал загадочную мину, наклонился ко мне и прошептал:

— А представляешь, как было бы интересно, если бы я пришел к ней в кровать.

— Уходи!

Ужасно хотелось влепить ему пощечину, а он, как ни в чем не бывало, проговорил кем-то давно рифмованную фразу: «Поеду в Москву, разгонять тоску»…

Ему, наверное, было не очень ловко так просто идти домой. Я несколько раз бралась за дверную ручку, а он не давал открыть дверь, хотел, чтобы я с ним еще постояла, хотя ему уже нечего было делать со мной да и стоять-то, наверное, было противно.

— А ты что любишь этого солдатика?

— Какое твое дело, кого я люблю.

— Почему ты хамишь?

— Неужели ты от меня чего-нибудь другого ожидал? Ведь ты же знал, что я невоспитанная, грубая девица, с которой все можно. Вот видишь, так оно и получается. У тебя нет оснований на меня обижаться, ты же и не пошел бы со мной, если бы это было не так.

— Ты меня прости, но мне хочется тебе по физиономии съездить.

— Что, за неудачу?

— Наверное, ты права. Я действительно ошибся. — Он повернулся, сунул руки в карманы и пошел, насвистывая марш:

Броня крепка и танки наши быстры,

И наши люди мужества полны…

* * *

Экзамен я сдавала одна. Петр Федорович, новый учитель математики, сидел, закинув ногу на ногу, и читал газету. Я сказала:

— Я закончила.

Он, не поднимая глаз от газеты:

— Проверьте еще раз.

Ему, наверное, хотелось дочитать то, что он там читал. Я начала думать о вчерашнем, меня передернуло. Он отложил газету, подошел ко мне, внимательно просмотрел всю работу и сказал:

— Можете идти, все благополучно.

Я пришла в интернат. Иры и Вали не было дома, они бегали по магазинам. Они поедут со мной до Ленинграда, осталось всего два дня от отъезда. Завтра мне выдадут табель, и я больше никогда сюда не приеду. Вещи были уложены в чемодан, я прошлась по комнатам, на кухонной плите стоял мой чугунный утюг, я постояла немного у плиты, взяла утюг и тоже положила в чемодан — понадобится…

Был теплый августовский день, в городе было почти пусто. Я заходила в магазины, покрутившись, выходила, потом зашла в кафе, выпила кофе со сладкой булочкой и направилась в сторону вокзала, там недалеко от станции жила Лена. Она была дома одна. Открыв мне дверь, она уселась на кровать, взяла гитару и запела:

Накинув плащ, с гитарой под полою

К ее окну пойдем в тиши ночной,

Не возмутим мы песней удалою

Роскошный сон красавицы младой!

Я сидела совершенно потрясенная. Ленка теперь казалась мне кем-то другим.

Голос ее был низкий и ровный, как у моей бабушки, но она пела иначе, хотя так же спокойно… Лена закончила, я попросила ее что-нибудь еще спеть. Она опять взяла гитару и очень громко и так же открыто, с силой и нежностью в голосе начала:

Не искушай меня без нужды…

Перед глазами поплыло одно воспоминание за другим, и весна с белыми ночами, и лунные теплые осенние ночи, и дождь, шелестевший по листве, и все время всплывало из темноты Володино улыбающееся лицо с блестящими белыми зубами. Я встала, подошла к окну, сильно сдавило горло, а когда Лена замолчала, я заплакала. Она не успокаивала меня, а так и сидела с гитарой, будто еще что-то хотела спеть. Наконец она положила гитару на кровать и тихо сказала:

— Идем на кухню.

Она взяла с плиты чайник, налила воды в рукомойник.

— Иди, умойся теплой водой, пройдет. Я разогрею плиту, поедим жареной картошки с малосольными огурцами и куда-нибудь пойдем.

Я знала, что мы окажемся в парке, хотя уже все, я должна была бы сегодня уехать. Я больше не хочу никого встречать.

— А ты любила Володю? Я кивнула.

— А почему ты пошла с Эриком?

— Ты знаешь, это трудно объяснить, но мне надо с Володей кончить.

— Да и так — уедешь и кончится.

— Я просто хотела, чтобы он меня не искал, и лучше пусть он думает обо мне нехорошо. Мне так легче. А ты кого-нибудь любила?

Лена проговорила:

— Угу, — а потом добавила: — Но он не знал про это.

— Давно это началось?

— Год тому назад.

— Не прошло еще?

— Думала, что да, но теперь, кажется, нет. Мы пошли по висячему мосту, сильно заскрипели ржавые канаты. У высокого берега мы сели на скамью.

— Знаешь, кого я любила?

Я повернулась к ней.

— Эрнста, — прошептала она. У меня зазвенело в ушах.

— Он уехал.

— Приедет снова, у него здесь родители. Его отец — начальник нашего гарнизона. Он нехороший человек.

— Я слышала, у меня с ним ничего никогда и не может быть. Ему нравятся другие… — Она отвела взгляд на озеро. За нашей спиной на танцплощадке Сашкин сладковато-мягкий голос тянул:

…Словно ищет в потемках кого-то

И не может никак отыскать.

— Слушай, пойдем, я терпеть не могу этой песни и вообще не люблю Сашкиного голоса.

По дороге домой я рассказывала Лене о Шуре, что сейчас она живет под Ленинградом. Ее отец устроился в совхоз в Борисовой гриве. Лена спросила, остановлюсь ли я у нее по дороге. У меня мало денег. Из Петрозаводска, куда я взяла билет, мне еще придется ехать на двух автобусах, с двумя ночевками, видимо, в гостиницах. Тети мои сейчас живут в Олонецком районе, в Карелии.

Мы попрощались, Лена обещала прийти меня провожать.