Из двух зол
Шрифт:
В крепости было тихо: Роджер увел малышей работать. Ральф всё равно шёл тихо и по возможности прижимался к отвесной скале, чтобы его не было видно.
В умиральне стоял отвратительный кислый запах болезни: пота, спертого воздуха, грязных тел. Теперь к этой малоприятной гамме запахов присовокупился запах крови. Седрик лежал на животе и был без сознания. Волосы прилипли к его лицу, но было видно запёкшиеся окровавленные губы и белые щёки. Гарри, который отошёл от колик, обмахивал его веткой, чтобы мухи не обсели его спину.
— Ну, как вы? — спросил Ральф, присаживаясь рядом с Седриком и Гарри.
— Седрик так и не просыпался, — ответил
— Как ты? — Ральф повернулся к Гордону, свернувшемуся на подстилке из листьев в уголке.
— Плохо ему, не спрашивай, — ответил за него Гарри. — Стало лучше, но всё равно очень плохо. Он хотя бы белый стал, а то утром был весь зелёный. А что теперь с этим будет? — Гарри указал на Седрика, застонавшего в беспамятстве от боли.
— Поправится, не переживай. Сейчас я промою ему раны, проснётся, и я его накормлю. Вот, держи воду. Попей сам и оставь остальным.
Промывать рваные раны от кнута было тяжело, но Ральф управился довольно быстро. К концу процедуры Седрик очнулся, и его сдавленные стоны и вскрики только замедлили дело.
— Всё, всё. Больше не буду трогать. На, поешь, — Ральф протянул мальчику кусок рыбы и скорлупку с остатками воды. Седрик неловко сел и принялся за еду.
Проснувшемуся Уолтеру было не до еды или питья. У него страшно болел зуб, и он тихо подвывал, покачиваясь и придерживая опухшую щёку рукой. Выхода у него было два: терпеть боль, пока зуб не сгниёт и не развалится, что заняло бы очень много времени и превратило бы его жизнь в ад, или обратиться за помощью к Роджеру.
Второй вариант предполагал пару минут боли, а потом долгожданное облегчение, но Уолтер боялся Роджера как огня, даром что именно ему и принадлежал. От Роджера он и так уже натерпелся, и теперь ещё терпеть новую, страшную боль казалось немыслимым.
Ральф подсел к нему поближе и положил руку на плечо.
— Уолт, пойдём к Роджеру. Он тебе поможет, и тебе сразу станет легче.
Уолтер замотал головой и на время даже забыл о боли, представляя себе, как Роджер будет ему помогать. Способ был один единственный: разрезать десну ножом Джека и вытащить зуб. Это было бы ужасно, и в том случае, если бы это делал добрый Ральф, но Уолтер знал, что Роджер будет наслаждаться процессом, хоть и не станет делать больно нарочно. Роджер был разборчив: он любил причинять страдания, но чётко разграничивал даже со своими малышами, где игры, а где какая-никакая медицинская помощь. Проводить подобные операции мог только он один ввиду полнейшего хладнокровия и безжалостности, но он никогда не скрывал, что ко всему прочему ему безумно это нравится.
Уолтер был в настоящей панике, но Ральфа было трудно переубедить: он знал, что сейчас вытащить зуб будет наилучшим выходом.
— Не спорь, пошли. Ты хочешь мучиться ещё несколько месяцев?
— Нет, нет, пожалуйста, — Уолтер завывал и раскачивался. — Не надо к Роджеру, не надо, Ральф, пожалуйста, не надо… не надо… Ральф…
Ральф был неумолим. Сейчас речь шла о здоровье и действительной помощи, которую мог оказать только Роджер. Уолтера пришлось тащить на огороды волоком: он упирался, рычал, один раз вырвался и попытался убежать, но, наконец, был доставлен на место, где высокий черноволосый Роджер прохаживался мимо работающих малышей, перекинув через плечо кнут. Охотничий нож Джека, к счастью, был у него с собой — висел на бедре, поблескивая на солнце.
Увидев Ральфа и Уолтера, он удивлённо приподнял густые брови и, припомнив, по какой причине один из его малышей отправился в умиральню, понимающе кивнул и вытащил из-за пояса нож.
— Близнецы, Генри, Ральф, будете держать, — скомандовал он и помог уложить брыкающегося Уолтера на землю.
Эрикисэм, чьей задачей было тоже приглядывать за малышами, на деле вместо этого работали сами. И хорошо, что они оказались рядом: чтобы держать шестнадцатилетнего сопротивляющегося изо всех сил дикаря, требовались силы взрослых. Генри скорее только мешался, но Роджер использовал операцию как предлог, чтобы дать ему передышку от работы.
Генри тоже был его мальчиком, причём по какой-то таинственной причине Роджер выделял его из всех прочих. Ральф старался не задумываться о том, что вдруг вызвало в Роджере подобие привязанности, но факт был налицо: Генри был любимчиком.
Когда брыкающегося Уолтера всё-таки прижали к земле, Ральф сел ему на ноги, близнецы придавили руки и плечи, а Генри осторожно придерживал его голову, а сам Роджер устроился на его животе, окончательно блокируя любые движения. Открыть рот Уолтер отказывался, и Роджер бесцеремонно разжал ему челюсти сильными пальцами. Бедный мальчик совсем обезумел от ужаса и попытался укусить Роджера, и тот ударил его по распухшей щеке, вырывая мученический крик. Генри поёжился, а Уолтер, наконец, затих и замер, распятый четырьмя сильными телами.
Внимательно осмотрев Уолтера, Роджер покачал головой и цыкнул — дело было плохо: зуб был один из дальних, дёсны вокруг него распухли, щека тоже, и подобраться к нему было нелегко. Роджер пару секунд помедлил, потом втолкнул пальцы поглубже и заставил Уолтера раскрыть рот максимально широко.
Ральф был рад, что не видел подробностей. Он только услышал отчаянный громкий вопль, перешедший в визг, затем в хрип, а после ощутил, как тело под ним напряглось и задрожало. Запахло кровью, раздался отвратительный скрип, Уолтер не переставал кричать на одной ноте. Спина Роджера напряглась, он сделал резкое, сильное движение одной рукой, и разогнулся.
Когда они отхлынули от Уолтера, держать его было уже не надо: он лежал, раскинув руки, весь покрытый мелкими каплями холодного пота, и дрожал. По его щеке стекала тоненькая струйка крови. Он больше не кричал, и по всему было видно, что то самое долгожданное облегчение наступило: всё страшное осталось позади.
Роджер небрежно отер нож о голое бедро и сунул его за набедренную повязку.
— Близнецы, отнесите его назад. Ральф, ты остаёшься здесь, я знаю, какой тебе был отдан приказ. Генри, работать.
Роджер был бы и рад отправить с Уолтером только одного из близнецов, но не мог. Слишком нерасторжимы они были. Никто больше не звал их по отдельным именам, они были «близнецы» или «Эрикисэм», и никак иначе. Роджер предполагал, что никто в племени даже не различает, кто из них на самом деле Сэм, а кто Эрик. Лично он сам не различал их никогда. Комичные в своём единстве, делившие еду, дежурства, наказания и постель, они давно слились в представлении племени в единое целое. И, кажется, они были единственными на острове, чьи отношения не были ни болезненными, ни жестокими, ни унизительными. Роджер назвал бы это настоящей любовью, если бы верил в настоящую любовь. Максимум, на что он сам был способен — это его чувства к Генри. Жестокость, собственничество, власть и боль. Особенность Генри, его уникальность была в том, что ему всё это нравилось.