Из имперских архивов
Шрифт:
Оглянувшись на катер, чтобы не выпасть из поля зрения объектива репортёр радостно улыбнулся выпавшему из тени пальмы небритому мужику «Хеллоу…» Пока мозг журналиста судорожно вспоминал язык, на котором ответил туземец, тело действовало само. Оно навсегда запомнило эти слова, и то, что обычно бывает за ними. В последний раз тело слышало эти слова в городе Москва, второго августа… Мужик проводил взглядом стремительно удаляющийся катер, почесал голое пузо, что-то буркнул, и вернулся в тень. Пива осталось ещё много.
Журналист получил Путлицеровскую премию и предложения от Голливуда. Киностудии гудели, срочно проводились кастинги на роль подружки главного героя,
А вот в правительстве были совсем другие настроения. Ударная группировка наматывала на винты последние мили, а ни денег диктатора ни симпатичных туземцев найти никак не могли. Военные глухо ворчали что, Совет безопасности ООН до сих пор не принял резолюцию о запрете действий тиранской ПВО. Разведчики отмалчивались и кивали на дипломатов, дескать, пусть те сначала выяснят, к какой стране этот остров принадлежит. А уж, потом разведка задействует своего резидента. Президент не выдержал, и, позвонив в ООН, потребовал срочного созыва Совета Безопасности.
Специальный представитель в совбезе ООН печально говорил в трубку специального телефона:
— Нет, сэр. Нет ни единого шанса на установление демократии на острове Ресиф. Да сэр, повторяю, ни единого шанса. Почему? Вот что принёс на совбез этот проклятый русский. Он ехидно говорит, что эти данные передали из посольства России в Республике Сейшельские острова. Читаю: «На острове Ресиф, постоянно проживает, один человек, турист из России, и пять его котов. Из аборигенов, на острове находятся только кокосовые крабы, по латыни — Биргус латро…» Что, сэр? Я бы не советовал. Более распространенное название этих крабов, пальмовые воры. Вы представляете, какие заголовки будут в газетах… Увы сэр, нет ни единого шанса…
Сказка пущи
Шел тысяча девятьсот сорок первый год. Июнь месяц. В укромном уголке древней пущи плакал маленький медвежонок. Маленьким он был для мамы, а так, какой-нибудь горожанин бежал бы от него с криками. Но сейчас Мишутка беззвучно рыдал, спрятавшись от ужаса, что пришел с той стороны, где заходит солнце. Свет на миг заслонила чья-то тень, и медвежонок мгновенно вскинулся. Но это был всего лишь Дикий Кот, не очень уважаемый папой-медведем, сосед. При мысли о папе слезы, было исчезнувшие, вновь хлынули ручьем.
— Ты чего плачешь, малыш-ш-ш? И где дядько Михась?
Дикий Кот сел в тенечке, бережно устроив правую переднею лапу, и устремив внимательный взгляд на Мишутку.
— Нету батьки, и мамки нету! — уже в голос зарыдал медвежонок.
— Рас-с-сказывай, — в тени яростно сверкнули зеленые глаза.
Мишутка на миг застыл, вновь переживая весь ужас сегодняшнего утра, проглотил комок в горле, и стал рассказывать.
Утро началось по-доброму. Нежное прикосновение солнечного лучика, ласковое вылизывание маминым языком, добродушный подзатыльник батьки. Медвежонок весь извертелся, дожидаясь давно обещанного похода к пчелиному дуплу, но батяня сегодня что-то не спешил. Он недоверчиво нюхал воздух, досадливо морщился, и долго сидел под своим любимым дубом, о чём-то размышляя. Потом, все-таки решился, и коротко рыкнув, повел свое семейство на любимое место.
Беда ждала их на старой проселочной дороге, которую нужно было перейти. Из-за поворота выскочило какое-то зелено-серое пугало, и сидящие на нем, батяня называл их «люди», что-то заорали. Михась коротко рявкнул, показывая «людям» их место, и предлагая просто разойтись. Но на их длинных палках вдруг расцвели яркие цветы, и тоненьким голосом вдруг вскрикнула мама, падая на пыльную дорогу. Батя мгновенно вскинулся на задние лапы, и могучей лапой закинув сынка в кусты на обочину, грозно пошел на людей. Трещали палки, верещали люди, но медведь шел и шел. И только смяв в одну кучу людей и их повозку, он вздохнул, и опустился на дорогу. Больше он не поднялся.
Дикий Кот поднялся, выгнул спину, и прошипел:
— Они пришли и сю-ю-юда…
— Кто они, дядя Дикий Кот? — робко поинтересовался медвежонок.
— Злыдни, — буркнул дядя, массируя языком свою лапу.
— А папа их «людьми» называл…
— Сынок, не путай людей и тех, кто ими притворяется. Эти в мышастых одеждах только похожи на людей. А еще есть в черном, — прошипел Кот, — Те уже нелюди…
— Дядя, — попросил Мишутка, — Помогите мне, я же не знаю, что делать.
— Сначала будем думать. — блеснув глазищами муркнул Дикий Кот, — Только потом, делать… Ты есть хочешь?
Мишутка сглотнул слюну. Когда он плакал, то голод не чувствовался, но сейчас немного успокоившись, он понял что даже не завтракал.
Кот усмехнулся в усы:
— Пойдем, пле-е-емянник.
На берегу речки, медвежонок уже успокоился, тем более Кот даже одной лапой ловко наловил рыбы, и сейчас смотрел улыбаясь, на урчащего Мишутку. Дождавшись, пока юный медведь все съест, он хлопнул лапой по земле:
— Садись! А то у меня шея болит смотреть на тебя снизу вверх.
Мишка снова почувствовал себя маленьким, и робко примостился рядом с Диким Котом. А тот, не сводя глаз с журчащей воды, негромким голосом повел свой рассказ:
— Ты-же знаешь, что твой батька меня не любил, и часто ворчал, мол ходят тут всякие приблуды. Но справный был хозяин, зазря никого не трогал. Ну, да вечный ему мёд, прав он был. Я же вообще недавно диким стал. Был я домашним котом, там, где люди по другому разговаривают. Жил у хозяина, в доме хорошем, мышей ловил, хозяйке помогал детей нянчить, имел кров, ласку людскую, ну и еду, конечно. С хозяином жили уважительно, он сам работяга, и видел, что я тоже долг свой блюду. Но две зимы назад, пришли к нам эти твари. Что, зачем, дела людские нам неведомы. Но порушили они житие хозяйское. Рванулся хозяин с вилами, порешили и его, а я все же отомстил. Когти у меня есть, и долго орал нелюдь в черном, за лицо схватившись. Подранили мне лапу, но убежал я. Подался к вам в пущу, решил диким стать, но и сюда они пришли. А отсюда я не уйду!