Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая

Коллектив авторов

***

ИЗ ГЛАВЫ XVIII

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы, сидя на корточках, стучал по глиняной корчаге и распевал песни.

— Ты прожил с нею жизнь, — сказал Хуэй-цзы, — нажил детей. А теперь, когда она, состарившись, умерла, не только не плачешь— а еще и колотишь в посудину, распеваешь песни. Это уж слишком!

— Нет, ты не прав, — сказал Чжуан-цзы. — Когда она умерла и я остался один — мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом — когда она еще не родилась; не только не родилась — еще не обладала

телом; не только телом — но и эфиром -ци. Растворенная в мутном Хаосе, она стала преображаться—и обрела ни; ци преобразилось — и возникло тело; тело преобразилось — и возникла жизнь. А ныне вновь преображение — и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года: за весною — лето, за осенью — зима. Так зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит — не понимать велений Судьбы. Вот я и перестал плакать.

***

Чжилишу и Хуацзешу обозревали холм Темного брата в пустынях Куньлуня — место упокоения Хуан-ди. И вдруг на левом локте у Хуацзешу выросла опухоль — и он, от отвращения, содрогнулся.

— Что, страшно? — спросил Чжилишу.

— Нет,— ответил Хуацзешу,— чего мне страшиться? Ведь жизнь дается нам взаймы — берем ее в долг и живем. Жизнь — это прах и грязь, а жизнь и смерть—что ночь и день. Мы только что навестили того, кто уже превратился. А теперь превращение коснулось меня самого. Так чего же мне страшиться?

***

Чжуан-цзы по дороге в Чу наткнулся на пустой череп — совсем иссохший, но еще целый — и, постучав по нему кнутовищем, спросил:

— Отчего же ты стал таким? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под секирой на плахе, служа обреченному царству? Или зачах от стыда, опозорив дурными делами отца и мать, жену и детей? Или не вынес мук голода и холода? Или просто скончался от старости?

И, прекратив на том расспросы, положил череп себе в изголовье и улегся спать.

Ночью череп явился ему во сне и сказал:

— По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты расспрашивал, заботит только живых, а мертвецы и знать этого не знают. Хочешь— я расскажу тебе о мертвых?

— Хочу,— сказал Чжуан-цзы.

— У мертвых,— сказал череп,— нет ни государя наверху, ни подданных внизу; не знают они и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратись ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

— А хочешь, я попрошу Владыку Судеб возродить твое тело, отдать тебе кости, кожу и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?

Но череп ответил, сурово насупившись:

— Неужто же я променяю царские услады на людские муки?

***

ИЗ ГЛАВЫ XIX

Конфуций направлялся в Чу. И вот, выйдя из леса, он увидал, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.

— До чего же ты ловок! — сказал Конфуций.— Видно, владеешь каким-то секретом?

— Да, есть один,— ответил

горбун.— В пятую и шестую луну кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю: если не скатятся, то из цикад от меня удирают немногие; если не скатятся три — удирает одна из десятка; а уж если не скатятся пять — тогда будто руками собираю. Стою — как пень, руку тяну — как высохшую ветку. И пусть огромны небо и земля и много в мире всякой твари — у меня на уме только крылышки цикады. Не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю — как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

— «Если волю не рассеивать — она сгустится в душе»— да это же сказано прямо про нашего горбуна!

***

Янь Юань сказал Конфуцию:

— Когда я переправлялся через пучину Шаншэнь, перевозчик правил лодкой как некий бог. Я спросил у него: «Можно ли научиться так править?» И он ответил: «Можно. Хороший пловец выучится этому за несколько раз. Ныряльщик же справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел». Я стал его расспрашивать, но больше он ничего не сказал. Осмелюсь вас спросить — как надо понимать его слова?

И Конфуций ответил так:

— «Хороший пловец выучится этому за несколько раз» — потому что забывает про воду. «Ныряльщик же

справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел» — оттого что пучина для него — та же суша, а опрокинутая лодка — подобна повозке, что катится вспять. И если даже перед ним вся тьма вещей перевернется и покатится назад — он не обратит внимания: с любой поездкой справится шутя.

***

Тот, кто искусен в игре со ставкой на черепицу, волнуется, играя на застежку, и вовсе дуреет, играя на золото. Умение — то же самое, но стоит появиться чему-то ценному — и все внимание уже на внешнем. А сосредоточившись на внешнем, теряешь внимание к внутреннему.

***

Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном.

— Слыхал я,— сказал царь,— будто Чжу Шэнь учил, как надобно продлевать жизнь. Вы, Учитель, с ним общались — что же вы от него слышали?

— Я лишь стоял с метлой в руках у его ворот,— ответил Тянь Кайчжи.— Что я мог услыхать от Учителя?

— Не отнекивайтесь,— сказал царь,— я хочу это услышать.

— Я слышал однажды,— сказал Тянь Кайчжи,— как Учитель сказал: «Тот, кто умеет продлевать жизнь, похож на пастуха — глядит, какая из овец отстает, и подгоняет ее плетью».

— А что это значит? — спросил царь.

— Был в княжестве Лу,— сказал Тянь Кайчжи,— некий Шань Бао. Жил отшельником, пил одну воду, с людьми не общался. Дожил до семидесяти лет, а цвет лица — как у младенца. На свою беду, повстречался с голодным тигром — и тот убил его и сожрал. А еще был некий Чжан И: этот не пропускал ни хором с высокими воротами, ни лачуг с занавесками вместо дверей. Прожил лишь сорок лет — и умер от внутреннего жара. Шань Бао пекся о внутреннем — а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем — а недуг одолел его внутреннее. Ни тот, ни другой не подгонял того, что у него отставало.