Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая
Шрифт:
Родителям одной молодой женщины, бывшей в замужестве, некто стал советовать:
— Замужество еще не означает обеспеченности на всю жизнь. Лучше бы ей припрятать на черный день платье и вещи...
Родители сочли это разумным и велели дочери припрятать свои вещи где-нибудь вне дома. Это заметили свекор и свекровь и стали возмущаться:
— Живет у нас в невестках, а помыслы у нее о другом... Нечего ее держать в доме!
И выгнали ее вон. Родители же этой женщины думали, что некто, давший им такой совет, по-настоящему
***
Жил некогда человек, от которого исходил столь дурной запах, что его близкие, братья, жены и знакомые просто не могли рядом с ним находиться. Он и сам так страдал от этого, что поселился в одиночестве на берегу моря. Меж тем жителям побережья понравился исходящий от него запах, и он никак не мог от них отделаться — ни днем, ни ночью.
***
Когда У-ван разгромил иньцев, он решил лично допросить двух пленных и обратился к ним с вопросом:
— Не было ли в вашем царстве зловещих предзнаменований?
— Да, были,— отвечал один из пленных.— Средь бела дня видны были звезды, с неба падал кровавый дождь — такой ужас!
— Да, все так,— заговорил другой пленный,— но не это было самым ужасным из предзнаменований, а то, что сыновья перестали слушать отцов, младшие братья — старших, и никто не выполнял повелений правителя — вот это действительно был ужас!
У-ван встал со своей циновки и поклонился им дважды, но не из почтения к пленным, а из почтения к сказанному.
***
Когда Гуань Чжун заболел, Хуань-гун пришел навестить его и спросил:
— Поскольку болезнь у вас, Отец Чжун, серьезная — что бы вы мне сказали в поучение?
— У простолюдинов в Ци есть такая поговорка: «Здесь себя не обременяй, туда же и вовсе ничего не бери»,— ответил ГуаньЧжун.— Я уже собрался в дальний путь, и ничего не осталось, о чем стоило бы меня спрашивать.
— И все же хотелось бы, Отец Чжун, чтобы вы не отказывали мне в этом,— попросил Хуань-гун.
И Гуань Чжун заговорил:
— Что ж, мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя повара И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и вэйского княжича Ци Фана.
— ИЯ, чтобы доставить мне удовольствие, зажарил собственного сына,— сказал Хуань-гун,— как же я могу сомневаться в нем?
— Разве в природе человека — не любить собственного сына? — отвечал ему Гуань Чжун.— И если уж человек способен подвергнуть мучительной смерти собственное чадо — на что же он способен по отношению к своему прав ителю?
— Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне,— сказал Хуань-гун.— Как я могу в нем сомневаться?
— Разве в природе человека — не любить собственное тело? — отвечал Гуань Чжун.— Если уж человек решается искалечить собственное тело — на что же он решится в отношении своего правителя?
— Колдун из Чан владеет секретами жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему? — настаивал Хуань-гун.
— Жизнь и смерть зависят от судьбы, душевные болезни — от недостатков характера,— сказал Гуань Чжун.— Коль скоро вы, правитель, не желая положиться на судьбу и позаботиться об исправлении собственного характера, ждете помощи от какого-то там колдуна из Чан, то уж он, воспользовавшись этим, сотворит с вами все, что ему заблагорассудится.
— А вэйский княжич Ци Фан?— воскликнул тогда Хуань-гун.— Ведь он служит мне уже пятнадцать лет, и даже когда умер его отец, он не поехал на родину, чтобы его оплакать,— в нем-то уж невозможно сомневаться?
— Разве в природе человека—не любить своего отца? — сказал Гуань Чжун.— Если уж человек пренебрегает собственным родителем — чего же ждать от него?
— Обещаю,— сказал Хуань-гун и, когда Гуань Чжун умер, отослал их прочь.
Вскоре он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, его вновь охватила тоска, двор утратил былой блеск. Так прошло три года, и наконец он сказал:
— Нет, все же Отец Чжун зашел слишком далеко в своих суждениях. Да и кто сказал, что он ни в чем не мог заблуждаться?
И Хаунь-гун вновь призвал тех четверых ко двору.
В следующем году Хаунь-гун заболел, и колдун из Чан, появившись из внутренних покоев, объявил, что смерть правителя последует в такой-то день. После чего И Я, Шу Дао и он сам, сговорившись между собой, подняли смуту и, запечатав дворцовые ворота, окружили дворец высокой стеной. За стену же никого не пускали под тем предлогом, что такова воля правителя.
Между тем одна из жен правителя сумела перебраться через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун.
— Хочется есть,— проговорил он.
— Мне негде взять еды,— сказала жена.
— Хочется пить,— попросил Хуань-гун.
— И питья достать негде,— повторила женщина.
— Что же происходит? — спросил правитель.
— Колдун из Чан, выйдя от вас, объявил, что вы, правитель, скончаетесь в такой-то день,— стала рассказывать женщина.— Потом они, сговорившись с И Я и Шу Дао, подняли смуту, заперли дворцовые ворота, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. А княжич Ци Фан уже успел передать царству Вэй сорок ваших поселений.
Тогда Хуань-гун глубоко вздохнул, заплакал и сказал:
— Увы мне! Как же далеко способен видеть мудрец! Если после смерти придется свидеться — какими глазами посмотрю я в лицо Отцу Чжуну?
Затем он закрыл лицо руками и навсегда отбыл во дворец долголетия.
***
Как-то раз вэйский Сян-ван сидел за вином в окружении своих приближенных. Несколько захмелев, он поднял тост за присутствующих:
— Пусть исполнятся желания всех моих подданных!
Тогда встал Ши Ци и сказал: