Из любви к искусству

Воронин Андрей Николаевич

«Все нормально, – сказал он себе, идя через двор к дому и незаметно для себя самого ускоряя шаг. Я не слышал выстрела и не видел вспышки, но я знаю, что пуля уже вылетела из ствола. Она уже на подлете – вот-вот вышибет мозги… Черт меня дернул опять связаться с Варварой! Она, конечно, влезла бы в эту историю и без меня, но в одиночку ей не удалось бы увязнуть в ней так глубоко. Вот и выходит, что на мне лежат определенные обязательства. Перед Тамарой у меня тоже есть обязательства, но Тамаре в данный момент ничто не угрожает, да и я собираюсь-то всего-навсего съездить в Монино и навестить старика, который мне очень симпатичен. Тамара теперь вряд ли позвонит до самого вечера –

просто не захочет отвлекать меня от дел и злить. Кажется, я ее немного напугал своим тоном… Видит бог, я этого не хотел. Или это тоже был рефлекс? Я-то думал, что собираюсь весь день просидеть дома, но организм имел на этот счет свое собственное мнение и между делом обеспечил мне алиби.»

Он быстро принял душ, смыв с себя трудовой пот и грязь, оделся и почти выбежал из дома, хотя особенно торопиться было, в сущности, некуда. Уже закрывая ворота, он вспомнил, что опять не взял никакого оружия, но лишь досадливо махнул рукой: у него не было намерения принимать участие в боевых действиях.

Глава 16

Чтобы сэкономить время, он не стал заезжать в город и с Ленинградского шоссе свернул на кольцевую, оставив в стороне Москву с ее сумасшедшим движением и пробками, которым мог бы позавидовать любой мегаполис. Он гнал по третьей полосе, бросая лишь короткие взгляды на фанерные чучела гибэдэдэшников, укоризненно махавшие ему вслед своими полосатыми жезлами. Снедавшее его смутное беспокойство заставляло Дорогина все сильнее давить на педаль газа.

Он свернул на Щелковское шоссе и после поста ГИБДД еще немного увеличил и без того высокую скорость. Подвешенная к зеркалу заднего вида рыба-попугай смотрела на бешено несущуюся навстречу дорогу испуганными круглыми глазами, а когда машину трясло на выбоинах, поворачивалась вокруг оси и переводила немигающий удивленный взгляд на Муму, словно хотела спросить, куда, черт подери, он так торопится.

Дорогин не смог бы ответить на этот вопрос за все сокровища мира. Он знал лишь одно: нужно начинать действовать. Как действовать, он не знал, и именно поэтому хотел посоветоваться с Даниилом Андреевичем. Старый ювелир, по крайней мере, мог перечислить ему имена коллекционеров, у которых хватило бы средств и смелости приобрести украденный сервиз. Он всю жизнь провел в среде, о которой сам Дорогин имел весьма туманное представление. Перельман говорил что-то о музейных работниках, которые посещали в свое время школьный музей. Возможно, всю эту операцию провернул кто-то из них. Возможно даже, что Перельман действовал не самостоятельно, а по заказу, и его смерть, в таком случае, была всего-навсего своеобразной формой оплаты за хорошо выполненную работу. Если так, то Яхонтов с его отличной памятью, широким кругом знакомств и умением разбираться в людях мог бы вывести Муму на заказчика. Так или иначе, Дорогин видел только одну альтернативу этому визиту: немедленный звонок полковнику Терехову и передачу дела в его руки.

«Поздновато, – подумал он. – В милицию обращаться надо было сразу же, как только я понял, что именно украли из школьного музея. Тогда речь шла только о поимке преступника и возвращении похищенного. Теперь на карту поставлены жизни Варвары и моя собственная, и я не настолько наивен, чтобы надеяться на милицейскую защиту. Вряд ли они найдут заказчика раньше меня. Если быть до конца честным, то надо признать, что они его скорее всего никогда не найдут, а если все-таки найдут, то уже после того, как нас с Варварой похоронят. Нанимать охрану бесполезно – ее просто перекупят. А самое смешное вот что: как бы ни кончилось дело, полковник Терехов наверняка доберется до меня и, как и обещал неоднократно, спустит с меня шкуру. А потом посадит – голенького, без шкуры…»

Он въехал в Монино и почти сразу вынужден был прижаться к обочине и затормозить. Мимо него, сверкая синими мигалками и издавая сиплые пронзительные вопли, одна за другой на бешеной скорости проскочили три пожарные машины. «В магазин поехали, – подумал Муму, – за водкой.» Но вслед за пожарниками мимо пропылила машина «скорой помощи», и он понял, что дело вовсе не в водке.

Он проводил кортеж взглядом, пошарил глазами поверх серых шиферных крыш и без труда отыскал в безоблачном небе столб густого серого дыма. Горело где-то впереди, совсем неподалеку, а если уж быть совсем точным, то прямо там, куда ехал Дорогин, – если не дом Яхонтова, то один из соседних.

Муму включил передачу и газанул с места так, что покрышки издали короткий протестующий визг. Дважды повернув – сначала налево, а потом направо, Муму выбрался на улицу, где жил Яхонтов, и затормозил.

Торопиться было некуда. Все три пожарные машины и «скорая помощь» были здесь. Пожарники уже повалили забор и заканчивали разматывать свои рукава. Дом Яхонтова пылал, как пионерский костер, и, когда тугие струи воды ударили наконец в черно-оранжевый водоворот огня и дыма, Дорогин лишь покачал головой: что толку?

Пожарники поняли это без его подсказки и сосредоточились на том, чтобы не дать огню перекинуться на соседние дома. Дорогин наблюдал за их действиями, сидя в машине. Потом он заметил, что двое крепких ребят в форме спасателей грузят в машину «скорой помощи» носилки. Лежавший на носилках человек был укрыт простыней только по грудь. Еще один спасатель держал в одной руке капельницу, а другой прижимал к лицу лежавшего на носилках человека кислородную маску.

Дорогин подбежал к машине уже после того, как носилки оказались внутри.

– Кто там? – спросил он, поймав за рукав одного из спасателей. – Хозяин?

– Хозяйка, – ответил спасатель и дернул локтем, высвобождая рукав. – Извини, старик, нам работать надо.

Дорогин отступил на шаг и буквально налетел на сердитого сержанта милиции, который предложил ему разойтись и не скапливаться. Оказалось, что он, сам того не заметив, ухитрился просочиться через оцепление. Муму вернулся в свою машину, приняв твердое решение досмотреть все до конца и узнать, жив ли Яхонтов.

Вокруг быстро собирались любопытные, и вскоре машина Дорогина очутилась почти в центре довольно густой толпы. Смотреть сделалось невозможно, и Дорогин стал слушать. Сквозь приглушенный гул пересудов, горестных вздохов и предположений о том, что пожар возник по вине неумелого печника, вдруг пробился дребезжащий старческий тенорок. Дорогин поморщился: этот назойливый голос резал слух, как скрежет железа по стеклу. От него невозможно было отвлечься. Муму невольно прислушался и вдруг насторожился: невидимый обладатель старческого тенора рассказывал любопытные вещи.

– Печка, печка, – язвительно, явно кого-то передразнивая, проблеял голос. – Сама ты как печка, особенно с кормы. Ты молчи, ежели не знаешь. Я аккурат по нужде вышел, когда заварушка-то началась. Стреляли в дому, ясно тебе или нет? Говорил я вам, что Андреич – мужик непростой. Говорил? Ну то-то. Вот меня или, скажем, тебя бандиты на джипе кончать не приедут. А к нему приехали. Начала-то, я не видал. Говорю же: вышел до ветру, гляжу – джип перед Андреича домом. Здоровенный, черный… И два хмыря каких-то по огороду шастают. Один у крыльца топчется, а другой, значит, возле веранды. Скрючился, мать его, в три погибели – крадется…