Из любви к искусству
Шрифт:
Он встал, прислушиваясь к своим ощущениям. В боку неприятно тянуло, и он отзывался на каждое движение резкой болью, как будто там что-то рвалось. Голова кружилась – видимо, от потери крови. В остальном все было нормально, если не считать отсутствия брюк. Из одежды на Дорогине были только застиранные больничные трусы со слабой резинкой и желтоватая нательная рубаха с черным казенным штампом на подоле.
– И далеко ты собрался в таком виде? – иронически осведомился Терехов. – В следственный изолятор торопишься?
– Мужики, – сказал Муму, – нужны штаны. Я быстренько. Надо только вывезти эту сумасшедшую из города. А потом хоть в изолятор, хоть сразу в лагерь.
– Как тебе это нравится? – обернувшись к майору Круглову, спросил полковник. – Его пришли допрашивать, а он требует организовать ему побег из больницы. Это инопланетянин какой-то, ей-богу. Может, тебе еще и пистолет дать? – осведомился он у Дорогина.
– Обойдусь, – проворчал Муму, не став упоминать о том, что пистолет у него имеется. – Лучше подбросьте меня до дома. А что касается допроса… В статье все написано. Можете рассматривать ее как свидетельские показания. Подробности, которых там нет, я вам изложу после того, как вытащу Варвару. Могу письменно изложить, а могу и устно.
В коридоре они, конечно же, столкнулись с Тамарой. Демонстративно не глядя на Дорогина, Солодкина очень сухо и официально осведомилась у полковника, куда они ведут больного. Полковник попытался отделаться шуткой, сказав, что больного ведут в тюрьму, и немедленно пожалел об этом. «Врач назначил больному постельный режим, – сказала Тамара, – и если полковник Терехов думает, что я позволю кому бы то ни было нарушить это предписание, то он глубоко заблуждается. Полковник милиции – это не Господь Бог, а всего-навсего полковник милиции. Вот и командуйте у себя в отделении или где вы там работаете, пока вас оттуда не уволили за нарушение прав человека…»
Полковнику пришлось долго извиняться, прикладывая ладонь к сердцу и разводя руками, прежде чем Тамара немного успокоилась. Убедившись, что Дорогин вернулся в постель и укрылся одеялом до самого носа, она резко развернулась на каблуках и вышла из палаты.
– Ну, Дорогин, – сказал полковник, – я тебе этого не забуду.
– На каком мы этаже? – спросил Муму.
– На втором, – ответил Терехов. – Ты знаешь, что по тебе психушка плачет?
– Все лучше, чем тюрьма, – сказал Дорогин. – Подгоните машину под окно. А то, если я начну в октябре месяце без штанов вокруг больницы бегать, меня могут и впрямь в психушку закатать…
– Обалдеть можно, – сказал молчавший до сих пор майор Круглов и первым двинулся к выходу из палаты.
…Свернув с кольцевой на дорогу, которая вела в сторону Медвежьих Озер, Сергей посмотрел в зеркало заднего вида. Дорога позади была пуста. Похоже, ему удалось избавиться от обоих «хвостов» – и милицейского, который следовал за ним от самого Клина, и того, который увязался за его машиной в двух кварталах от дома Белкиной. Для этого ему пришлось попотеть, вертя баранку и ожесточенно работая педалями. Рана в боку, судя по всему, открылась, и теперь под тугой повязкой было горячо и влажно. Дорогин незаметно дотронулся до бока и бросил быстрый взгляд на руку. Ладонь была чистой – по крайней мере, пока.
«Да, дела, – в который уже раз за сегодняшний день подумал он. – Опять я набезобразничал. Тамара, наверное, рвет и мечет, обнаружив» что я смылся. И Терехов тоже рвет и мечет, и по той же причине. А уж как рвут и мечут те типы, что «пасли» Варвару, мне даже и подумать страшно. Я сегодня прямо как Колобок – и от бабушки ушел, и от дедушки… От зайца ушел, от медведя ушел, а от лисы уходить не собираюсь. Я ее, рыжую, мордатую, все равно найду и слопаю, пока она не слопала меня."
Бок уже не болел – видимо, все, что могло порваться, там уже порвалось. «Ничего, – подумал Дорогин. – Доберусь до места – отлежусь часок, оклемаюсь. Антон мужик бывалый. Он мне повязочку поправит, отвара какого-нибудь даст… Да чего там – отвара! Хороший кусок мяса, краюха хлеба и, пожалуй, даже граммов пятьдесят водочки – вот и все лекарства, которые мне нужны. Даже не пятьдесят граммов, а сто. Или сто пятьдесят. Неприятности с дорожной милицией самые мелкие из тех, которые могут мне сейчас угрожать.»
"Чертова баба, – снова подумал он, покосившись на Варвару. Белкина выглядела виноватой и испуганной, хотя в тот момент, когда открыла Дорогину дверь своей квартиры, никакого испуга на ее лице не было и в помине. Она смотрела Дорогину в лицо с дерзким вызовом, словно говорила: «А ты как думал? Ты что же, поверил, что я сдалась, испугалась? Не тут-то было! Нас, знаете ли, не запугаешь, нам одним телефонным звоночком рот не заткнешь…» Этот взгляд вызвал у Сергея острое желание съездить ей по шее, но его остановило сознание того, что Варвара, в сущности, права. Какими бы соображениями она ни руководствовалась, публикуя эту опасную статью, объективно ее опус служил борьбе со злом. «Не друг человечества, но враг его врагов…» Те, кто занимается темными делами, боятся света, а Варвара взяла и включила у них под носом даже не фонарик, а целый прожектор. Стоит ли удивляться, что они этим недовольны…
Поэтому он только вздохнул и сказал: «Собирайся. Возьми самое необходимое. И побыстрее, пожалуйста, у нас очень мало времени». Варвара попыталась спорить, говоря, что она ни от кого не собирается бегать, что ей некогда бегать и прятаться, что ей нужно работать, писать продолжение статьи, что теперь, после публикации, беспокоиться не о чем, потому, что все отныне в надежных руках полковника Терехова и Господа Бога, и что она, наконец, никуда не хочет ехать. Дорогин в ответ лишь посмотрел на часы, и Варвара поняла, что спорить бесполезно.
Она спустилась вниз и вышла из дома, сохраняя все то же недовольное и дерзкое выражение лица. Это выражение сменилось испугом, когда она села в машину и увидела сплошь покрытое бурой коркой высохшей крови водительское сиденье. «Пристегнись», – коротко приказал ей Дорогин, и началась бешеная гонка по городу, во время которой Варвара несколько раз вспомнила о том, что ее спутник когда-то был профессиональным каскадером. Оказалось, что смертельные трюки в кино выглядят гораздо интереснее и привлекательнее, чем в реальной жизни, и теперь, когда эта карусель давно осталась позади, Варвару все еще слегка подташнивало. В памяти у нее сохранилось немногое. Она помнила путаницу каких-то улиц и проходных дворов, в которых никогда не была и даже не подозревала об их существовании, хотя они располагались в двух шагах от ее дома. Дорогин бросал машину в узкие щели между домами, обшарпанные стены со страшной скоростью неслись в паре сантиметров от окна, внезапно вспучиваясь какими-то уродливыми выступами и пристройками. Варвара зажмуривала глаза, ожидая страшного удара, ослепительной вспышки и темноты, но машина в самый последний миг уклонялась от столкновения, порой задевая серые кирпичи крылом, и устремлялась в очередной мрачный проход, на сумасшедшей скорости несясь прямо в тупик, который заканчивался глухой стеной; потом слева или справа распахивалась арка, и Дорогин сворачивал туда, заставляя автомобиль опасно крениться и визжать покрышками.
Варвара запомнила какой-то проспект (кажется, Новый Арбат, хотя теперь она даже в этом не была уверена), по которому они неслись, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Потом в ее воспоминаниях был провал, а после этого провала помнилась какая-то железнодорожная ветка, через которую Муму переполз наискосок, безжалостно убивая подвеску своего автомобиля и громко скрежеща днищем по рельсам. На последнем рельсе машина застряла, казалось, намертво, и Варвара совсем испугалась, увидев страшный оскал своего спутника и его превратившиеся в темные щелочки глаза. Он сдавал назад и снова бросал машину вперед, штурмуя препятствие, и они все-таки проскочили, а через секунду после этого у них за спиной с диким ревом и лязгом прошел грузовой состав, которого Варвара до сих пор даже не видела. Это стало последней каплей. Варвара зажмурила глаза и не открывала их до тех пор, пока Дорогин не сказал, что опасность миновала.