Из неопубликованного 1970-1995
Шрифт:
— Сейчас? Тут?
— Вы не поняли. Плачьте, убивайтесь, ни в чем себе не отказывайте! Нам бы подснять несколько крупных планов и звук.
— Не понял…
— Я корреспондент телевидения. Вот удостоверение. Левее от нас… Не оборачивайтесь. Хоронят Кувалдышева из мэрии, ну вы знаете…
— А при чем тут мы?
— Вечером по ЦТ репортаж с похорон. Человек столько сделал для города, но много официальных лиц, поэтому ни воплей, ни слез. Сухо, не по-людски.
— Так чем могу
— Надо показать, что для города это большая потеря, понимаете? А когда зрители видят — у гроба убиваются, всем ясно — хороший человек. Если нет — член Политбюро. Поэтому я бы хотел в похороны Кувалдышева вставить несколько крупных планов ваших похорон, вон у вас что творится! Конец света!
— Не понял. Плачем мы, а в гробу тот. Кто из них умер?
— Оба! Но телезрители увидят, как люди переживают потерю Кувалдышева.
— То есть, в гробу наш Сережа, а мы рыдаем, потому что умер Кувалдышев?
— Да нет, вы своим потом объясните. На экране будет несколько кадров, где вы не можете пережить потерю Кувалдышева. А на самом деле вы плачете как будто над своим горем.
— Что значит, «как будто»?
— Оговорился. Я же не прошу вас отойти от своего гроба, подойти к соседнему!
Просто несколько крупных планов. Слушайте, это, наверно, вдова. Третий раз в обморок лицом в грязь. Великолепно! Такой кадр пропадает!
— Слушайте, вы в своем уме! Мы что, плакальщики, рыдать на чужих похоронах?!
Все знают, что мы хороним Сережу, и вдруг вечером по телевизору вдова увидит, что, оказывается, она хоронила не мужа, а Кувалдышева!
— Согласитесь, лучше рыдать на похоронах чужого мужа, чем своего.
— Но умер-то ее муж!
— И слава Богу! Я прошу только об одном — дайте подснять крупно ваше горе! Вы же не прикидываетесь?
— Нет.
— Все честно: вы плачете, вас снимают.
— Но вы хотите, чтобы мы рыдали над Кувалдышевым!
— Мне на него вообще плевать! Но меня просили показать, какое горе!
— Ну так и снимайте их горе.
— Разве это горе? Лица официальные, как на собрании. Вы бы хотели, чтобы над вашим гробом стояли с такими физиономиями?
— Я не умер!
— Конечно. Когда видишь такие постные рожи, умирать не хочется! Так мы договорились?
— Отстаньте! Задурили голову. На душе было так тяжело, теперь черте что!
Никаких крупных планов! Кувалдышев там, мы тут. У каждого своя компания!
— Вон у вас женщина ревет белугой! Какой звук! Кто она?
— Мать покойного!
— Ах как она… Ладно, иду вам навстречу. Запишем только звук. Лица их, звук ваш. По звуку никто не узнает, кто над кем рыдал. Давайте прикреплю микрофон.
Бегите, а то у ваших слезы кончатся!
— Какой
— Работа такая.
— …А когда репортаж?
— Сегодня где-то в 22.45 по второй программе.
— Выходит, все увидят, как хоронят его, а звук на самом деле наш.
— Опять! Никто не узнает!
— Обидно. Все-таки звук — это память. На поминках поставили бы кассету и будто Сережа с нами.
— Ради Бога! Кассету я дам!
— А как докажешь, что плакали именно мы? Я не могу сейчас подойти к родным и сказать: плачьте за двоих, нас записывают для чужих похорон!
— Да, это бестактно.
— Слушайте, у вас в конце титры будут: ну там оператор, режиссер, редактор, звукорежиссер…
— Конечно.
— Чтобы все было честно, дайте в конце наши фамилии, сейчас запишу. Только не вздумайте писать: плакали такие-то… Просто напишите: съемочная группа благодарит таких-то. А я своим объясню, что это мы и есть.
— Как скажете.
— Вот список.
— Учтите, дубля не будет. Сами понимаете, второй раз хоронить никто никого не будет. Поэтому убивайтесь с полной отдачей, как будто видите его в последний раз.
— Не беспокойтесь! Такого горя вы еще не видели! Серегу так любили, второй раз хоронить не придется.
Старость
— Люсенька, мы вчера вместе в такси ехали после презентации, я к вам не приставал?
— Да вы что, Сергей Палыч, как можно!
— Анекдоты пошлые не рассказывал?
— Ничего подобного! Только о литературе говорили.
— И при этом не хватал вас за разные места ваши?
— Да за кого вы меня принимаете?!
— И не предлагал выйти на травку, поиграть в табун лошадей, при этом не ржал по-лошадиному разве?
— Сергей Палыч, да вы ничего не помните, наверное, были пьяны.
— Был пьян и не приставал?
— Ничем!
— Раньше за мной такого не замечалось! Значит, состарился…
Привязанности
Звери живут стаями, люди семьями. Кто завел себе жену, деток, кто рыбок, собачек. А все от страха. «Стану помирать, кто стакан воды подаст?» Рыбка, что ли? Но привыкают. Привязывается живое к живому незримыми нитями.
Нет, кто спорит, бессловесная тварь лучше твари словесной. Никогда поперек не скажет. Ее и ногой пнуть можно в сердцах.
А когда настроение хорошее, после еды, за ухом почесал — и кошке приятно, и руки вытер.
Отчего живность, повизгивая, на шею бросается? Жрать хочет. Вот основа привязанности: все хотят жрать. Кто дал пожрать, тот и любимый. И у людей тоже.