Из неопубликованного 1970-1995
Шрифт:
Такого в Германии еще не было. К утру народ подтянулся. И местные жители, и наши войска, которые свернули на огонек по дороге на родину.
Короче, что я вам скажу. Там где кончается коньяк и плов, начинается межнациональная рознь. А когда всем хватает плова и коньяка — там межнациональная близь. Поэтому позвольте тост. За плов во всем мире!
Вегетарианство
Тигр подошел ко льву и откашлялся:
— Слушай, Лев, что за слухи по лесу ходят, будто ты в вегетарианцы подался. Юмор, что ли?
Лев сплюнул зеленую жвачку
— Сам ты юмор. Отныне употребляю в пищу исключительно травы и плоды растений.
Тигр присел:
— А как же без мяса, Лев?! Всю жизнь и деды и прадеды… И вдруг — трава?
Предки в земле перевернутся!
— Не скажи! — Лев ухватил губами пучок травы и захрумкал. — В траве полно витаминов! Тьфу! А в мясе… В мясе их мало. В мясе что? Кровища, жирок, печеночка, косточки… Тяжелая пища — мясо! Может, оттого и жрали всех без разбора, что витаминов в мозгу не хватало. Овощи, фрукты — вот чем надо питаться. Угощайся. Это банан.
Тигра стошнило.
— Лев, но как же без мяса?! Нет, овощи как гарнир, я понимаю, всегда можно выплюнуть, но вчистую!
— Ох, ты не прав. Скоро помирать, на том свете предстанешь перед Богом, скажешь: я хищник, всю жизнь ближних драл, кушал. Боженька скривится, ручкой вправо сделает: «Прошу в ад.» И в котел бултых. Понял? А меня спросят: «Ты кто такой?» — «Вегетарианец!» — «Вам налево. В рай.» Понял? И вот там в раю ангелом будешь жрать всех подряд. Надо о загробной жизни подумать. Грехи пора замаливать.
— Чем их замаливать? Травой, что ли?
— А почему нет? И грехи отпустят. Я прикинул. Примерно тонна травы замаливает одну антилопу. Вот такое покаяние. Лично мне осталось сорок пять тонн. Сколько можно жрать друг друга! Сегодня наиболее передовые хищники становятся травоядными. Ты послушай, что вокруг говорят: «До чего эти хищники довели джунгли! Сколько зверья невинного погрызли!»
— Как невинного?! — вскочил Тигр. — Чем невинного, если жрать хочется?!
— Погоди ты! — перебил Лев. — Зачем нам эти разговоры? Никто не здоровается.
Стороной норовят. Видал: зайцы по лесу с транспорантами носятся, пищат: «Мы такие же звери, как и хищники! Все виды и подвиды равны!» Чувствуешь, куда гнут?
— Да я эти подвиды… — Тигр лязгнул зубами.
— Ты не прав, — Лев покачал головой и зашептал на ухо. — Слушай меня.
Переходи в вегетарианцы. Не пожалеешь. Нас уже много. Есть такая партия — вегетарианская. Вегетарианец — и нет вопросов. Ты экологически чист.
— Лев, а чего у тебя губы красные, если трава зеленая?
— Осокой порезался, — облизнувшись, сказал Лев. — Осока острая, колючки разные. А губы нежные, понял? — Лев в упор посмотрел на Тигра.
— А это что? — Тигр лапой выкатил из кустов кость. — Задняя… Левая…
Зебра!.. Молодая двухлетка! Угадал?
— Видишь ли, дело в том, что когда ешь траву, в ней что только не попадается: кузнечик, кролик, жираф. Трава тут густая. Может, кого и заденешь нечаянно.
Нечаянно! А это другой разговор. Понял, что такое вегетарианство?
— Дошло! — Тигр хватанул травы и спросил с набитым ртом: — Ну? Теперь я такой же вегетарианец, как ты?
— Только жуй тщательно, мало ли что в траве попадется, — Лев посмотрел Тигру прямо в глаза. — Запомни: никогда не делай нарочно того, что можно сделать нечаянно!
Соловьиная песня
Соловей раскачивался на ветке, насвистывал что-то из классики. Прохожие слушали и на ходу улыбались.
Неподалеку от соловья трудилась гусеница. В поте лица жрала лист за листом без перерыва.
Соловей покосился на гусеницу и подумал:
— Одни живут, чтобы петь, другие живут, чтобы жрать! Я для людей, она для себя!
Соловей защелкал, засвистал, но, увы, в этот раз верхнее «до» не взял, не дотянулся. «Си» взял, а на «до» не хватило.
— М-да! Чего-то не то! — соловей уставился на гусеницу. Жирная, розовая, она тупо жевала листву, будто боялась, что кончатся листья.
— Дура, тут хватит на детей, внуков и правнуков!
Соловей набрал воздуха, взял три первые ноты, но опять не дотянул верхнее «до»!
Огорченный, он подхватил клювом гусеницу и проглотил.
Гусеница была превосходной!
Соловей откашлялся, выдал трель, взял легко верхнее «до» чистым звуком. Люди внизу остановились, захлопали.
Соловей раскланялся и подумал:
— Даже те, кто живет, чтобы петь, должны жрать, чтобы петь.
Он снова защелкал, засвистал под аплодисменты. Жаль, гусеница этого не слышала, потому что пусть небольшая доля в успехе соловья, безусловно, принадлежала ей.
Верно говорят: «искусство требует жертв!» В смысле, хотите соловьиного пения — дайте гусениц!
Смерть Пушкина
Лет десять назад у нас на студии снимали кино о Пушкине, об Александре Сергеевиче, царство ему небесное. Тогда государство денег кидало кучу, снимали с размахом, как говорится, не жалея картечи, не считая солдат, да и съемочной группе трофеев перепадало. У меня до сих пор в гараже мортира стоит в отличном состоянии с ядрами. Если что, пару дней продержусь. А я был-то помощником оператора. Представляешь, у начальства сколько золотых ядер осело. Сейчас в смету паршивая лошадь не влезет целиком.
Ну так вот, в те добрые старые времена снимали, значит, про Александра Сергеевича, про то, как сразила его завидущая пуля Дантеса и, соответственно, закатилось солнце русской поэзии. На это широкоформатное убийство государство отвалило денег немерено. По тем ценам хватило бы перехоронить весь Союз советских писателей дважды.
Снимали эпизод у дома Пушкина, что на Мойке. Выходит артист на балкон и говорит: «Пушкин помер!» А народ внизу дружно убивается, узнав об его гибели.
Повторяю, денег отвалили столько, что статистов набрали тьму, вся набережная запружена. Будто не Пушкин, а Сталин помер. Тогда статисту платили вроде бы пять рублей в день, а это денежки были! Тогда за пять рублей вся страна с удовольствием бы прошла мимо гроба, не поинтересовавшись, кто там! Тысячи под три было народу, плюс любопытные, их гоняют, а они, естественно, просачиваются в кадр. А всех надо одеть под девятнадцатый век. Не годится, чтобы народ, узнав о гибели Пушкина, убивался в джинсах, в дубленочках. Ну, приодели. Цилиндры, накидки, меха, кареты. Нет, красиво! Александру Сергеевичу его похороны точно бы понравились.